Она всматривалась в свое лицо, и оно казалось ей чужим.
– Ты Вероника, – сказала она себе. – Слышишь, ты, неудавшаяся Валерия? Ты Вероника! Повторяй за мной: «Я Вероника». Еще раз: «Я Вероника!»
И это мой мир вокруг! В моем мире «Червяк», борьба за экологию и Петюша. Он другой, но это мой мир. Ты в том мире не выжила бы. В моем мире нет блеска. Он тусклый, мой мир.
– Неправда, – перебила она себя, – он не тусклый. Просто он другой…
* * *
– Заедем ко мне на дачу, – сказал Оглио. – Я люблю работать на даче. Вокруг лес, тишина. Жена сейчас в Париже, готовит персональную выставку. Она талантливая художница. Знаете, я горжусь ее успехами, но иногда думаю, что хотел бы иметь свою маленькую жену только для себя, – он преувеличенно-печально вздохнул. – Я не вижу ее месяцами.
У Отто Ивановича был приятный голос, и фразы свои он выстраивал с очаровательной нерусскостью, культивированной, скорее всего. В нашей стране иностранцы всегда были в цене.
…Она с трудом вспоминала, что произошло дальше. Оглио подошел сзади. Она помнит свой мгновенный страх и резкое движение в сторону, которое, возможно, спасло ей жизнь. Она билась в его цепких жестких руках, стараясь вырваться, хваталась за подоконник, царапала ногтями стену. Задыхалась, слыша собственные хриплые стоны, чувствуя раздирающую боль в горле и груди…
Пальцы ее наткнулись на что-то обжигающе-холодное и острое, и она из последних сил подняла эту вещь, неожиданно тяжелую. Подняла и ударила вслепую, ничего не видя, не представляя, куда нужно бить…
Она почувствовала, как ослабли его пальцы. Он выпустил ее из рук, тяжело заваливаясь на бок. Вероника, отступив к стене и опираясь на нее, жадно хватала воздух ртом. Оглио лежал на полу, лицом вниз. Струйка крови бежала на белый ковер, собираясь в черное озерцо. Она взглянула в окно, на не видимую уже в темноте веранду, которую она узнала… Веранда с фотографии, где сидела в одно счастливое беззаботное лето компания друзей… И цветы цвели в горшках на перилах…
Постепенно приходя в себя, дрожащими пальцами она попыталась застегнуть блузку. Не смогла. С трудом добралась до кресла, почти упала в него. Поднесла к глазам руки, с силой провела ладонями по лицу. Еще и еще раз. Ее колотил озноб. Она почувствовала, что сейчас разрыдается. «Не сметь!» – приказала себе.
Она ничего не понимала. Зачем Оглио хотел убить ее? Зачем привез ее на дачу Андрея? Какой в этом смысл? Какое отношение он имеет к ней, Веронике? Вероника! Конечно, она Вероника! Не Валерия!
Она почувствовала, как спазм перехватил горло, выдавливая сухие болезненные рыдания. Слез почему-то не было. Она кричала, сжав кулаки, стуча ими по ручкам кресла. А слез все не было. Ей казалось, она умирает. Зачем? Господи, зачем? Зачем они сделали с ней это? Почему они все хотят ее смерти?
Она уже не отделяла Андрея от Оглио. Они срослись в одно страшное, жестокое и уродливое целое.
Бежать! Скорее! Пока… еще можно убежать…
В комнате стало уже темно. Она поднялась с кресла, помедлила, пережидая внезапное головокружение. Не в силах переносить сгущавшуюся темноту, подошла к ночному столику, щелкнула кнопкой. Брызнул тусклый розовый свет и осветил скрюченного на полу Оглио, о котором она успела уже забыть. Он был мертв. Она постояла над ним, потом стянула с кресла плед…
И пошла к слабо светлеющей двери… Вон из проклятого дома.
Телефон звонил, не переставая. Звонили друзья, знакомые, а также совершенно незнакомые люди. Кем-то двигало досужее любопытство, другие были искренне опечалены и стремились помочь. И Оглио наконец перестал брать трубку, а потом и вовсе отключил телефон. Последние дни он жил как в угаре, изо всех сил заставляя себя держаться. Он слишком далеко зашел, и придется идти дальше. До конца.
Он встречался с адвокатом мэтром Рыдаевым, они обсуждали ситуацию, тот хлопал клиента по плечу и призывал крепиться. Его не интересовала вина Оглио, и тот подозревал, что адвокат прекрасно все знает, но отрабатывает гонорар, баснословно высокий, надо заметить. Он слышал о Пашке, как адвоката называли в узких кругах, и раньше от законченных негодяев и подонков, которых тот «вытащил и отмазал». Слушал с гадливостью честного человека, полагая подсознательно, что не подал бы ему руки. Чистоплюйство и снобизм, как оказалось. Захочешь жить, пойдешь по трупам. Теперь они с адвокатом в одной лодке.
– Никто ничего не докажет! – кричал Пашка, размахивая руками. – У них ничего нет. Ничего, кроме дневников этой сучки Валерии! Но и там никаких имен, у меня везде свои люди, никаких секретов. Вас видели вместе, это ты, брат, зря… но это ведь не криминал? Хорошая хоть баба была? Говорят, с ней и Речицкий засветился, и Гришин, и… до черта, одним словом. А эта, что выдавала себя за жену, сделала ноги, ее, конечно, ищут, но сам понимаешь! Ищи ветра в поле. Слушай меня: тебя вызвали на дачу и вырубили. Все. Отобьемся! А рогоносец пусть доказывает, что не верблюд! – Пашка оглушительно хохотал. – А сутенер? Кто этому п…дору поверит? И какое отношение к тебе может иметь подпольная «виагра», которую смолила без лицензии эта баба? Это ж вроде не по твоему профилю, а? – Он снова хохотал.
Оглио слушал пьяного адвоката, испытывая ослепляющую ярость, кулаки его сжимались. Адвокат, принимая его сдержанность за страх и неуверенность, рассказывал эпизоды из собственной богатой практики, сыпал известными в городе именами, а Отто думал: скорей бы этот ублюдок убрался. Он устал, он хотел остаться один.
А ночью приходила Валерия… Ступала невесомо по белому облаку своими тонкими маленькими ступнями, смеялась, звала. Он протягивал к ней руки, а она уворачивалась и хохотала… Примавера. Далила. Саломея. Кружилась, подняв руки…
– Я убил тебя, – говорил он.
– А я не умерла! – отвечала она. – Смерти нет, разве ты не знаешь?
– Не знаю. Где ты?
– Здесь! – Она проводила рукой вокруг себя. – Везде. Я теперь везде. Хочешь ко мне?
– Хочу! Если бы знала, как я устал…
– Приходи. Я жду…
* * *
…Она была остра на язык, забавна и любопытна. Она засыпала его вопросами, и он отвечал, забыв об осторожности. О чем горько пожалел впоследствии.
Он рассказал ей о своем препарате… средстве Макропулоса, как он называл его иронически, о кропотливой работе со старыми рецептами, знакомстве с травниками, народными целителями и даже одной ведьмой. Ничего особенного, но помогает! Валерия внимательно слушала и задавала вопросы, а он был рад стараться…
«Бородавки святого Джона» – это ее идея. «Не Макропул… или как там его, а святой Джон!» – кричала Валерия, тормоша его. Идея казалась ему нелепой и опасной, о чем он сразу же ей сказал. Эти люди должны находиться под наблюдением врача. «Глупости! – ответила она, как отрезала. – Это же трава! Ну, сделаем слабее, не бери в голову». Она была не из тех, кто сдается без боя. Она ластилась к нему, уговаривала, убеждала, что «верняк», заглядывала в глаза. В конце концов он, все еще колеблясь, согласился. Она взвизгнула в восторге, запрыгала по кровати, а он смотрел, любуясь…