– Я знал, что ты выйдешь в люди, – сказал Андрей и улыбнулся.
Красивые белые зубы не подходили к его лицу. Впрочем, они не были настоящими, Данила умел отличать все поправдошное от искусственного. Конечно, он мог сейчас соврать. Хороший, хоть и не модный, костюм, шикарный стол в престижном ресторане, платить ни за что не придется. Сиди и надувайся как мыльный пузырь. Но Андрей тоже умел заглядывать за фасад. Такого на мякине не проведешь. Да и зачем?
– Никуда я не вышел, Андрей Макарыч. Сижу в говне и обмахиваюсь веером. Вонищу от себя отгоняю, а люди думают, будто ароматом наслаждаюсь.
Андрей с удивлением осмотрел стол. Данила объяснил:
– Объедки с барского стола. Клиент меня забраковал. И правильно сделал. Я бы назло трахнул его шлюшку.
К столику подошел официант.
– Вот что, любезный, – не глядя на него, сказал новый гость. – Убери все, смени скатерть и принеси чего-нибудь русского и водочки.
– Есть блины с икрой, норвежская семга, цыплята табака.
– Какой ты понятливый. Водка хоть у вас не китайская?
– Кристалловская.
– И на том спасибо. Действуй, я проголодался.
Вот так и состоялась роковая встреча, о которой мы говорили вначале. И правда, никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
Один графинчик опустошили, принялись за второй.
– Даю объявления в газету каждый день, но только на объявления денег уходит больше, чем зарабатываю. В основном зовут на свадьбы и юбилеи. Раз в месяц наживку цапнешь – считай за праздник, будто сам женишься. У них там своя мафия. В ЗАГСах все схвачено, – сквозь зубы цедил Данила. – О большом кино я уже давно забыл. Работы нет. Сплошная суета.
Андрей только слушал. Задал пару вопросов, о себе вообще не обмолвился ни словом. Дал возможность выговориться парню. У Данилы кровь в жилах бурлила от негодования. Накипело. Таким ребятам тяжело приучаться к самостоятельности. В детстве их баловали родители, потом на руках носили в институте. Они грамотные, талантливые, воспитанные. Годы шли, но они оставались детьми, все еще верящими в Деда Мороза. Им не повезло – родились на переломе. Сказка о всеобщем счастье кончилась, книга закрыта. Бац, и ты на обочине. Словно щенок, сброшенный в реку из лодки. Выкарабкивайся сам, если тебе жизнь дорога. Многие захлебнулись. В основном в водке. Выбрались на берег единицы.
– Ты ничего не сказал о родителях, – очень тихо произнес Андрей.
Данила налил себе водки и, приподняв рюмку, пробурчал:
– Царствие им небесное. – Не закусывая, продолжил: – Я сидел на заднем сиденье, отец за рулем, мать рядом с ним. С дачи возвращались. Темно уже было. А тут фура. Прямо в лоб. Хоронили их в закрытых гробах, а на мне ни царапины. Пять лет уже прошло.
– Женат?
Простой для Андрея, это был очень важный вопрос, от ответа на него зависел дальнейший разговор. Похлопают они друг друга по плечу и разойдутся, или из парня можно еще что-то сделать. Под надзором, разумеется. Он же, как щенок, выброшенный за борт.
– Зачем мне обуза? Жену кормить надо. Она же детей захочет.
«Значит, гордость сильнее страха, – подумал Андрей. – Честолюбие въелось в этого парня, как клещ в кожу. Вот теперь и поговорить можно».
– У меня есть вакансия кинооператора, – с некоторой холодностью начал Андрей. – Я могу дать рекомендацию, но решение выносит продюсер.
У Данилы загорелись глаза, будто он увидел свет в конце тоннеля.
– А почему ты говоришь об этом загробным голосом? – Работа полулегальная. Вроде твоей порностудии. Правда, тебя за нее не посадят за решетку. Услышишь в свой адрес нелицеприятные слова, этим все ограничится. Но твои репортажи можно будет видеть ежедневно в новостях. Если они окажутся стоящими. Работа за деньги, если ты еще помнишь, что это такое.
– Немного позабыл. Какой канал?
– Тот, который больше заплатит. Я работаю в независимой продюсерской фирме. Но меня смущает автокатастрофа, в которую ты попал. С такой душевной травмой тебе трудно будет работать в жестких условиях.
– О чем ты говоришь, Андрюша?! Я живу в экстремальной ситуации. Меня выселить могут в любой момент. Полгода за квартиру не платил.
– Квартира родителей? Отец у тебя был генералом, кажется.
– Трехкомнатную на Фрунзенской набережной я продал и купил меньшую в районе Сретенки. Жрать хотелось. Потом Сретенку сменил на Марьино. Теперь живу в однушке у черта на куличках. Пробовал «бомбить» на машине отца, но торговаться не умею, все бабки уходили на хлеб и бензин. Зато Москву знаю, как собственный насест. За три года машина превратилась в хлам, а на новую так и не заработал. Воровать не умею. Зато меня чистили не раз – все еще людям доверяю.
– А теперь, Даня, вот тебе ужасная картинка. На место аварии первым приехали телевизионщики и, вместо того чтобы помочь твоим родителям, начали бы вас снимать на камеру. Можешь представить себя с камерой в руках, в глазке которой ты видишь умирающую мать?
Данилу передернуло, и он пролил водку из рюмки. В его глазах появились слезы, но он тут же смахнул их рукавом единственного костюма.
Пауза длилась долго. Данила выпил оставшуюся водку и резко опустил рюмку на стол. Ножка обломилась.
– Она умерла по пути в больницу. Я не мог выбраться из машины, двери заклинило. Шофер фуры не пострадал. Я видел, как он выпрыгнул из кабины и убежал в лес. Нашли его быстро. Главное – у него был мобильник, а у меня не было. Ночью на дороге машин почти не было. Остановился какой-то, десятый по счету, почти через полтора часа. А ведь ее могли спасти. Дальнобойщик заснул за рулем. Ему дали три года и на три года лишили прав за выезд на встречную полосу. Могли и освободить. Военная прокуратура вмешалась. Как-никак генерал-полковник погиб. Если бы его тогда не посадили, я убил бы его. Теперь небось опять фуры водит. А он же убийца. Я не прав?
– Ты прав, Данила. Прав. Все так. Но работать на нашу фирму не сможешь. Будут помогать пострадавшим или нет – тебя не должно касаться. Объектив – это стекло. У него нет души. Сочувствие надо забыть дома. Твоя обязанность – фиксировать факты. Камерой надо управлять, она зависима. Тебя этому искусству четыре года учили. Ты не врач и клятву Гиппократа не давал.
– Ну да. Я оператор. Человек с моральными ценностями бензопилы.
– Бог дал людям насилие, и мы должны его показывать. Разве не так?
– А что делать с совестью?
– О чем ты говоришь! Вспомни Шекспира. «Совесть – слово, созданное трусом. Кулак нам совесть!»
– Ричард Третий сдох как собака. Эти слова Шекспир вложил в его уста.
– Все решает только страх, Даня. Страх перед насилием. Как только ты переступаешь черту, становишься свободным. То, что мы снимаем, зритель смотрит с упоением. Треп о борьбе с насилием на экранах так и останется трепом. Кассу делают фильмы о насилии и комедии для домохозяек. Но они не идут ни в какое сравнение с бойней, где текут реки крови. Таков жанр. Ты, если смотришь рекламу, понимаешь всю чушь, которую там городят. Но они продолжают долбить одно и то же. Обрати внимание – главные слова любой рекламы: «Новый, новая, новые!» Без них не обойтись. Те, кто пользовались этой фирмой, давно в ней разочарованы, но слова «новый», «еще лучше» и непременное добавление «благодаря уникальным ингредиентам» позволяют впаривать тебе ту же туфту. Телевидение живет за счет рекламодателей, а нам телевизионщики платят за сюжет с уникальными ингредиентами. Чем мы отличаемся от рекламы?