Чуть слышный шелест ткани о дерево, предшествующий щелчку шахматных часов, — и Келлер возвращается на место: пошел отсчет времени для его хода. По залу проносится сдержанный, очень тихий ропот. Хорхе смотрит на черную пешку, только что снятую с доски его соперником и поставленную рядом с другими съеденными фигурами. Воспроизведенный мгновение спустя на табло ход русского, похоже, открывает путь одному из слонов чилийца, которые до сих пор были заперты.
— Дело плохо, — шепчет капитан. — Русский, кажется, совершил ошибку.
Макс смотрит на Мечу, сидящую в первом ряду: лица ему не видно — только короткие серебристые волосы и неподвижная голова. Рядом с ней — Ирина. Ее глаза устремлены не на табло, а на игроков. В соседнем кресле — отрешенный от всего, кроме игры, Эмиль Карапетян, с полуоткрытым ртом. С краю, там же, в первом ряду, занимая и часть второго — советская делегация в полном составе: человек пятнадцать, прикидывает Макс. Он разглядывает их одного за другим — костюмы, вышедшие из моды на Западе, белые рубашки, узкие галстуки, дымящиеся сигареты, непроницаемые лица, — задавая себе неизбежный вопрос: сколькие из них работают на КГБ? И есть ли кто-то, кто не работает?
После хода Соколова не прошло и пяти минут, как Келлер передвинул слона поближе к белым пешке и коню.
— Ага, вот оно, — шепчет в предвкушении Тедеско.
— Русский очень рискует, — сипит в ответ Ламбертуччи. — Но смотри: какая выдержка! Глазом не моргнет…
В зале — снова негромкий шумок и сразу вслед за тем — мертвая тишина. Соколов раздумывает; перемена лишь в том, что он закурил и внимательней смотрит на доску — может быть, на белую пешку, которая, как знает Макс, может оказаться ключом к шифру. И в тот миг, когда Келлер, сделав глоток сока, собирается снова встать со своего места, русский двигает свою пешку на две клетки. Двигает резко, напористо и едва ли не с яростью бьет по шпеньку часов. Словно для того, чтобы удержать противника на месте. И ему это удается. Келлер, уже приподнявшись, замирает, глядит на Соколова — в первый раз за всю партию глаза их встречаются — и очень медленно опускается на стул.
— Ого! — удивленно бормочет Тедеско, уразумевший наконец масштаб происходящего на доске.
— Что? Что такое? — допытывается Макс.
Капитан отвечает не сразу, захваченный тем, как стремительно, едва ли не с вызовом противники обмениваются ходами. Слон за пешку, конь за слона, пешка за коня. Только и слышен четкий отрывистый стук. И каждые три-четыре секунды звучит щелчок шахматных часов: игра пошла в таком темпе, словно все ходы были приготовлены заранее. Совсем не исключено, что так оно и есть, думает Макс.
— Проход белой пешки форсировал размен фигур, блокировав атаку слона, — говорит наконец Тедеско.
— Да, у слона — осечка, — подтверждает Ламбертуччи.
— Но какой молниеносный размен…
У Келлера в руке — последняя фигура, взятая им у противника. Он ставит ее в сторонку, рядом с другими, отпивает сока и слегка склоняет голову, как будто вдруг изнемог после длительного усилия. Потом словно ненароком на мгновение окидывает ничего не выражающим взглядом Мечу, Ирину, Карапетяна. Соколов с прежним меланхолическим видом чуть привстает и что-то говорит противнику — слов не слышно: зрители видят лишь, как шевелятся его губы.
— Что происходит? — спрашивает Макс.
Тедеско кивает, давая понять, что дело решилось.
— Думаю, предложил ничью.
Келлер оценивает позицию. Он словно не слышит русского и никак не проявляет своих чувств. Может быть, пытается понять, есть ли еще ход, думает Макс. Или размышляет о другом. Например, о женщине, которая его предала, и о том, почему она это сделала. Но вот он кивает и, не глядя на противника, протягивает руку; оба поднимаются. В пяти метрах от эстрады, в первом ряду сидит окаменевшая за эти последние минуты Меча Инсунса. Маэстро Карапетян сидит с полуоткрытым ртом — похоже, он сбит с толку. Сидящая между ними Ирина пристально и бесстрастно смотрит на табло и пустые стулья.
Меча Инсунса останавливается у киоска на Сан-Чезарео и покупает газеты. Макс в сером спортивном пиджаке стоит рядом, смотрит, как она листает их, отыскивая репортажи о вчерашней партии. Под заголовком «Ничья в шестой» «Иль Маттино» поместила снимок игроков в тот миг, когда они поднялись из-за стола: русский с непроницаемой серьезностью смотрит в лицо Келлеру, а тот отвернулся и словно думает о чем-то совсем постороннем или смотрит на кого-то через голову фотографа.
— Утро было и есть напряженное, — говорит Меча, складывая газету. — Они до сих пор совещаются втроем — Хорхе, Эмиль и Ирина.
— Она ничего не заподозрила?
— Ничего. Совершенно ничего. О том у них и идут споры. Эмиль не понимает, почему Хорхе сыграл вчера так, как сыграл. Сидят над доской, перебирают варианты… Когда я уходила, Ирина упрекала Хорхе, что согласился на ничью.
— Что это, такая степень цинизма?
Они идут вниз по улице. И Меча, пряча газеты в сумку — большую, холщовую, с кожаными вставками, — которая висит у нее на плече, отвечает:
— Да нет, не совсем. Партия складывалась так, что он мог бы и продолжать, но не захотел рисковать. Когда подтвердилось, что Ирина работает на Соколова, Хорхе немного растерялся… И понял, что, может быть, не выдержит, не сумеет противостоять натиску до конца игры. И потому принял ничью.
— Держался отлично. Ничем не проявил своих чувств.
— Он достаточно закален… И подготовлен для такого.
— Ну а с Ириной он как себя ведет? Удается притвориться?
— Лучше, чем ей. И знаешь, что я тебе скажу? В его случае это не притворство и не лицемерие. И ты, и я выгнали бы Ирину взашей, на порог бы не пустили… Я так вообще задушила бы ее собственными руками… А Хорхе сидит с ней за доской, с полнейшей естественностью анализирует варианты, которые она предлагает, принимает их или отбрасывает.
Длинная узкая улица еще больше сужается там, где магазинчики выставляют товары на тротуар. Время от времени Максу приходится пропускать встречных прохожих.
— Удар не слишком силен? — спрашивает он. — Хорхе сможет собраться и играть, как обычно?
— Ты его не знаешь. А то бы понимал, откуда это хладнокровие. Он продолжает играть. Для него это не более чем партия, исход которой решается порой в зале, а порой и за его пределами.
Озаряемые желтоватым свечением, которое отражается от стен домов, они то и дело переходят из света в тень. Сувенирные лавки чередуются с магазинчиками колониальных товаров, зеленными и фруктовыми, рыбными и колбасными, и запах снеди перемешивается с запахом кожи и специй. С вешалок свисает одежда.
— Он ни слова не сказал мне об этом, — говорит Меча, — но я уверена: Хорхе играет сейчас против двоих. Против русского и против Ирины. Своего рода сеанс одновременной игры.