Тем временем она снимает маску и оказывается красивой, как артистка.
— Ребя-ята, да как же вы, а? Одни на вокзале…
Правильно говорил Бройлер: доброта хуже воровства. Еще бы! Одно дело — связаться с компанией беспризорников-бомжей, от которых неизвестно чего можно ожидать, и совсем другое — помочь нормальным детям, пробирающимся домой. Тут уж все сомнения и масочку — долой! Тут уж уверенность, твердая, как бриллиант в перстеньке: доброе дело на Страшном суде зачтется.
Эта «артистка» в шубке готова пойти дальше — она начинает приглашать нас к себе. Мол, поедите, отдохнете, а я с родителями вашими свяжусь…
— Связались уже, — рубит ее кружева Тёха. — В семь утра поезд.
— Ну все равно пойдемте. Погреетесь, а утром я вас отвезу, у меня машина.
Все начинают переглядываться. С одной стороны — а почему бы нет? С другой… Разные бывают тетеньки. И дяденьки, которые вполне могут сидеть за дверями квартирки и потирать волосатые ручки в предвкушении. Бесплатный сыр и прочие ништяки… Это мы хорошо знаем.
— Тетенька, а горячая вода у вас есть? — Шуня изображает саму невинность.
— Меня зовут Елизавета Петровна, — с улыбкой отвечает женщина. — И горячая вода, конечно же, есть. Ну, идемте?
Горячая вода становится последней соломинкой, переломавшей верблюду сомнения все кости. И мы идем.
* * *
— Я на Челюскинцев живу, тут минут десять ходьбы, — говорит Елизавета Петровна. — Вообще-то я обычно на машине, но сегодня у нас акция, автобус должен был отвезти потом… А вы куда ездили? А сами откуда? А как же вы так отстали-то? А почему…
— Вы в прокуратуре работаете? — резко перенаправляет словесный поток в другое русло Губастый.
— Почему в прокуратуре? — удивленно хлопает ресницами Елизавета Петровна. — В суде. Секретарем. А что?
— Не, ниче, — пожимает плечами Губастый. — Вопросы просто профессионально задаете…
Мы смеемся. Наша благодетельница тоже хихикает, но робковато так, как бы за компанию. По-моему, она просто не въехала.
— Вот мы и пришли, — объявляет Елизавета Петровна, останавливаясь возле девятиэтажки, погруженной в сонное оцепенение.
Не горят окна, у подъездов пустынно. Впрочем, в час ночи так и должно быть. Это только в Москве народ ложится спать под утро, а встает в обед. В России все по-другому.
Квартирка у Елизаветы Петровны чистенькая и вкусно пахнет. В прихожей зеркало, тумбочка, под вешалкой стоят сапоги. Мужской обуви нет. Хозяйка сбрасывает шубку, снимает шапку и оказывается стройной, как девочка, миловидной блондинкой с волосами до плеч. Брючки, кофточка. Мохнатые тапочки. Бывает такой тип женщин, всю жизнь похожих на куколок или на рисунки в журналах. У них все красивенькое и правильное — и лица, и фигуры, и одежда. И мысли в головах, наверное, одинаковой длины, отмерены, как по линейке. Наша Елизавета Петровна как раз из этой породы.
— Проходите, проходите! — щебечет она. — Вон там кухня, тут комната.
— Чур, я в душ первая! — Шуня ловко выворачивается из куртки, оставляя ее на руках Сапога. — Повесь! И не шалите тут без меня.
— А с тобой?
— А со мной мона и нуна! Потом.
И она скрывается за дверью ванной комнаты.
— Ну, а мы чайку? Или кофейку, а, ребята? — Елизавета Петровна пытается заглянуть каждому из нас в глаза, но у меня создается впечатление, что прямо в душу. Вот только фиг это у нее получится. У нас на глазах зеркальная тонировка.
— Кофе. Оно мне больше чая нравится, — заявляет контактный Сапог.
— Нужно говорит «он», — поправляет Елизавета Петровна.
— Кому нужно?
— Ну, положено так. По правилам русского языка.
Губастый пускается в рассуждения про русский язык. Пусть. Он любит поговорить, хозяйка тоже.
Проходим на кухню. Она большая. Тут уместился и диван, покрытый цветастым пледом, и круглый стол, и голубоватый холодильник, а на нем — плоский телевизор. По стенам разные шкафчики, на крючочках висят всякие прихваточки, ковшички, половнички. Все маленькое, аккуратненькое. Елизавета Петровна ставит на сияющую никелем плиту чайник.
— Кофе у меня только растворимый, но хороший. Вот банка.
Живет она явно одна, без мужика. Но живет со вкусом, богато. Видать, в суде неплохо платят.
В дверях появляется Шуня в одной футболке. Футболка длинная, до колен. Интересно, она уже все сняла или что-то осталось?
— Елизаветочка Петровна, а вы мне полотенчико дадите?
— Ой, конечно!
И они оставляют нас одних.
— Я б ей вдул! — мечтательно произносит Сапог.
— Шуне? — интересуется Губастый.
— Елизавете.
Закипев, начинает посвистывать чайник.
— Мальчики, вы сами за собой поухаживайте! — кричит из комнаты хозяйка.
О чем-то они там с Шуней шушукаются, потом вместе идут в ванную.
— Давай, — произносит первое за последний час слово Тёха, кивая Губастому на чайник.
Чашки у Елизаветы маленькие, просто крохотные. Губастый разливает кипяток, щедро сыплет кофе, лезет ложкой в сахарницу. По кухне плывет восхитительный запах.
— А вот у нас в детдоме по утрам… — прихлебывая кофе, начинает Губастый и тут же получает от Сапога подзатыльник.
— Тихо ты! Всю контору попалишь!
Возвращается Елизавета.
— Ой, вы уже пьете! А вот печеньице! У меня ликерчик есть, но вам нельзя, и я тоже не буду, мне утром за руль.
Печеньице хорошее. Кофе — тоже. Глядя на ухоженные руки хозяйки с розовыми ноготками, думаю, что у нее даже перловая каша получилась бы вкусной.
Из комнаты приходит большой белый кот, пушистый, как одуванчик. Он важно осматривает нас и неожиданно прыгает к Тёхе на колени.
— Ой, вы Сергей Сергеевичу понравились! — умиляется Елизавета.
Губастый фыркает в чашку, как Буратино в кино. Мне тоже смешно. Сергей Сергеевич — то еще имечко для кота.
Появляется Шуня в махровом хозяйском халатике. От нее приятно пахнет чистотой. Мокрые рыжие волосы стоят дыбом.
— Прямо заново родилась! Следующий! — кричит она. — Ух ты, кофеечек! Можно мне чашечку?
Губастый и Сапог, немного поспорив, кидают монетку. У Губастого выпадает орел, и он уходит мыться первым.
— Не дрочи там долго, — пихает его в спину Сапог.
Елизавета срывается с места, чтобы показать Губастому, что там в ванной где и как.
Шуня, улыбаясь, почесывает Сергея Сергеевича за ушком и тихим голосом, не меняя выражения лица, докладывает Тёхе разведданные:
— Живет одна. Любовник у нее. Семейный, крутой. Местный олигарх, автосервисы у него, и машинами торгует. В Шарм-эль-Шейх возил. «Мазду-пятерку» подарил. Она ему стриптиз танцует. Она хорошая, но дура. Мне трусики подарила и лифчик.