– Мы не станем нарушать договора, и я не опозорю моего слова! – возвысил голос царь. – Ты останешься здесь, Эней!
– Не останусь! – крикнул троянский герой, совершенно не понимая, чего от него хочет Приам, но желая сейчас только одного – оказаться на поле боя. – Если ты сошел с ума, о мой царь и брат моего отца, то я принесу за тебя жертвы богам! Потом. А сейчас... Воины, за мной!
– Стой, ослушник! – загремел вслед Энею Приам, но не сделал попытки его задержать.
Все это время царь то и дело оборачивался к расстилавшейся внизу равнине. Там творилось нечто невообразимое. Застигнутые врасплох, вытесненные из своего лагеря ахейцы, частью плохо вооруженные, со сна похватавшие что попало, иные без доспехов, пытались, уже здесь, на равнине, перестроиться, чтобы оказать сопротивление накатившей на них лавине – но она сметала их все дальше, к морю и все ближе к стенам Трои, откуда они могли в любой момент ожидать нового нападения. В том и был расчет Пентесилеи: она хотела, чтобы троянцы увидели происходящее и пришли ей на помощь.
– Я не вижу Ахилла! – в смятении произнес Приам, всматриваясь в ход сражения. – Битва еще на значительном расстоянии, но все равно, его было бы видно... Неужели?.. О, боги, пускай это будет так!
– Нет, это не так! – сорванным голосом отозвалась царица. – Вот он, смотри!
Со стороны священных рощ в это время показалось облако пыли, затем из этого облака вырвалась колесница. Кто правит, не было видно, но огромная фигура воина, стоявшего в ней и потрясавшего гигантским копьем, была заметна издали. Вот колесница достигла первых рядов сражающихся. Вот наступающие амазонки повернулись, понимая, что надвигается опасность, более грозная, чем все сотни ахейцев, что сейчас пытались им противостоять. Навстречу колеснице полетели стрелы. Поздно! Воин уже ворвался в самую гущу битвы. И... Ряды дев-воительниц не дрогнули, они наступали, бились. И гибли! Со стены было хорошо видно, как падают лошади и всадницы, как корчатся в кровавой пыли их тела.
– Смотри! – задыхаясь, Гекуба схватила царя за ру-ку. – Он их убивает... Он снова победит! И ахейцы уже опомнились. Вот они перестраивают ряды. Зачем ты отпустил Энея, безумец?!
– Я не отпускал.
– Лжешь, я все слышала! Поздно... Вот уже открывают ворота!
– Эней, стой! Вернись, я приказываю! – что есть силы закричал царь, понимая, что это бесполезно...
Скейские ворота наполовину раскрылись, и пять сотен энеевых воинов рядами по пять выходили из них, сверкая доспехами. Находясь внизу, они не видели того, что происходит на равнине.
– За мной, герои! – кричал Эней, потрясая мечом. – За мной, на помощь отважным амазонкам! Напоим этих псов, которые так хотят нашей крови, их собственной вонючей кровью! Вперед!
– Остановитесь, троянцы! И ты, Эней, во имя Зевса и Аполлона, покровителя Трои, стой!
Воины Энея замерли, ошеломленные. Дорогу им преградила колесница, украшенная изображениями солнца. В ней стояла во весь рост, сжимая одной рукой поводья, другую простирая к их предводителю, прекрасная женщина, в которой они не сразу узнали царицу Гекубу.
– Уйди, Гекуба! – задыхаясь, вскричал Эней. – Мы можем вместе с Пентесилеей разбить данайцев!
– Нет, не можете! – со страшным спокойствием произнесла царица. – Ты всегда был хорошим рубакой, но плохим полководцем, Эней, сын Анхиса. Или ты не видишь, что амазонки уже отступают? Они отходят по всей линии. И наше подкрепление, даже выйди сейчас на поле боя вся троянская армия, ничего не изменит, только будет во много раз больше убитых с той и с другой стороны. Ахилл в который раз доказал, что он один может изменить ход битвы. Да и ахейцы дерутся теперь во всю силу – они уже опомнились.
– Потому что мы им позволили! – крикнул Эней.
– Им позволили боги, которые не хотели, чтобы царь Приам нарушал свое священное слово! – отвечала Гекуба и властно повернулась к воинам:
– Троянцы! Слушайте свою царицу. Если вы не хотите великого позора для всех нас и в конце – нашей гибели, сейчас же вернитесь! Вы можете погубить весь город. Слышите – назад!
– За мной!
Эней, будто охваченный безумием, толкнул своего возничего, и его колесница устремилась мимо царской колесницы на равнину, к облакам пыли, указывающим, где идет сражение. Человек пятьдесят, уже успевших отъехать от стены, последовали за своим военачальником, не до конца расслышав и не до конца поняв слова Гекубы. Те же, которые стояли перед ней и видели ее простертую руку и гневное лицо, не тронулись с места.
В это мгновение царицей управлял уже не страх за сына: увидев на поле боя Ахилла, она почти сразу уверилась в неизбежной гибели Гектора. Но в подсознании женщины еще жила надежда, она еще хотела верить, что самого страшного не произошло. А главное, ее поддерживала мысль, что есть еще последняя, самая маленькая надежда спасти перемирие и вернуть возможность договориться с ахейцами.
Глянув с гневом и болью на удаляющегося Энея и последовавших за ним воинов, Гекуба повернула свою колесницу и вскоре уже вновь стояла на стене рядом с Приамом, наблюдавшим сверху все, что разыгралось внизу.
– Скорее! – она перевела дыхание после стремительного подъема по каменной лестнице. – Скорее, Приам! Не жди конца битвы. Посылай гонцов к Агамемнону, к Ахиллу. Объясни, что твоей воли здесь не было, что ты не нарушал перемирия. Может быть, еще не поздно...
Она не договорила что «не поздно», но царь и так ее понял.
– Я уже отправил гонца к Ахиллу, если он найдет его там... – проговорил Приам тихо. – Вскоре отправлюсь и сам, упаду к его ногам... Я тоже верю, что еще, быть может... А сражение окончено – смотри!
Облака пыли почти рассеялись, и стало видно, что уцелевшие амазонки – около тысячи человек – спешно отступают к лесу и горам, и многие уже скрылись за деревьями. Ахейцы преследовали отступавших, однако большая часть их была без колесниц, и пешим было не догнать всадниц. И только колесница Ахилла еще настигала последние ряды амазонок. Вот и этой колесницы не стало видно, ее скрыли деревья. Не различить было и Энея с его отважными спутниками.
Солнце целиком вышло из-за горизонта. Его косые лучи озарили равнину, и в их радостном свете особенно темной и жуткой показалась кровь, вновь залившая эту землю.
В ту ночь, накануне нападения амазонок, Ахилл проснулся задолго до рассвета. Знакомое с детства напряжение, некое подсознательное предчувствие, которое всегда появлялось у него перед грядущей опасностью, не давало ему вновь заснуть.
Герой поднялся с постели. В шатре было совершенно темно, и лишь просвет откинутого полога вырисовывал в черноте более светлый, сине-лиловый треугольник. Ахилл набросил хитон и, пригнувшись, выбрался из шатра.
В лагере было совершенно тихо. Тишина, глухая и, как показалось Ахиллу, противоестественная, царила во всем данайском стане. Только нет-нет подавали голос собаки, отвечая на далекое завывание шакалов, да окликали друг друга караульные. Тусклые пятна слабо тлеющих костров были не ярче звезд, густо покрывающих лиловое азиатское небо. Почему-то молчали цикады и древесные лягушки. И почти не было ветра.