Лаокоон снова засмеялся.

– Ну что же… – его голос звучал очень спокойно. – Я бы согласился, пожалуй... Но, что если богиня все же захочет явить свою волю сама? А? Давай спросим ее.

Парис содрогнулся.

– Но... но если она?..

– Если она скажет то, чего ты не хочешь услышать? – произнес жрец. – Ты, значит, готов обрушить ее гнев на меня, но не на себя. Хочешь заставить меня солгать?

– Твой отец, жрец Адамахт делал это, я знаю! – крикнул Парис. – И ты это делаешь.

– Я – нет, – покачал головою Лаокоон.

– Я не верю тебе!

– Верь или не верь, это дело твое. Но все-таки, давай спросим богиню, надо ли удерживать Елену. Если ее ответ совпадет с твоим желанием, мне останется только высказать волю Астарты посуровее и пострашнее, а это не такой уж грех, – усмехаясь, предложил жрец. – Ну что, согласен?

– Нет! – резко ответил царевич.

– Вот оно! – Лаокоон взмахнул рукой, в которой держал светильник, и тени заметались вокруг него, как разбуженные летучие мыши. – Вот! Ты не просто просишь меня солгать. Ты знаешь, что исполнение твоего желания может привести только к несчастью, только к новым бедам для Трои. И ты готов на это пойти, лишь бы тебя не осрамили перед всем городом – не отобрали у тебя женщину, которую ты украл у ее мужа вместе с золотом и драгоценными побрякушками. Ты даже гнева богини не боишься... Или думаешь, что Афродита вступится за тебя?

– Ты отказываешься? – тихо спросил Парис.

Жрец взвесил на ладони драгоценный браслет и спокойно вложил его в руку царевича.

– Возьми. Да, я отказываюсь. В свое время лжепророчества моего отца уже принесли царскому роду и всей Троаде страшные бедствия. Я не хочу умножать их. И тебе советую опомниться и не идти против судьбы. Ты слишком дерзко оскорбляешь богов.

Молодой человек опустил голову. Его лицо совсем потемнело.

– Я не думал, что ты так труслив, жрец.

– Я храбрее тебя, – покачал головой Лаокоон. – Я не боюсь правды.

– Ты уверен, что прав? – в голосе Париса прозвучала почти не скрываемая злоба.

– Да, я уверен. Не то не отказался бы взять вещицу, которая стоит половины моего храма.

– И ты не боишься? – уже совсем тихо проговорил царевич.

– Тебя? – жрец усмехнулся. – Нет, не боюсь. Ничего ты мне не сделаешь.

– Я? – Парис деланно расхохотался. – Да что ты! У меня и в мыслях не было... Но вот моя покровительница богиня Афродита может разгневаться на тебя – ты не хочешь помочь мне сберечь ее подарок.

– Ого! – тут уже засмеялся Лаокоон, и его смех раскатился по пустому помещению подземного храма так резко и гулко, что отразился от невидимых стен. – Вот, что мне, оказывается, угрожает... Ну-ну, Парис! И отчего же, раз так, Афродита сама тебе не поможет и не явит своей силы и власти? Для чего тебе помощь мрачной Астарты, коль скоро твоя светлая покровительница сама готова и, уж конечно, в силах воспрепятствовать твоему унижению? А ты не думаешь, что она давно отступилась от тебя и страшно гневается, видя, как ты обращаешься с ее даром? По твоим словам, прекраснокудрая богиня подарила тебе любовь Елены для великого счастья! Ты же изменяешь Елене с каждой красивой гетерой! Да, не скрежещи зубами – я это знаю, и многие знают. Нет, если Елена была тебе подарена Афродитой, то сейчас богиня в великой обиде на тебя.

Парис хотел еще что-то сказать, но бессильная ярость лишила его дара речи. Топнув ногой, молодой человек повернулся и бросился вон из храма. Когда он шел, вернее, почти бежал через верхнее помещение, какая-то тень отделилась от колонны и настигла его почти у выхода.

– Тебе не удалось подкупить Лаокоона? – произнес глухой и надменный женский голос.

Царевич обернулся, бешено сверкнув глазами.

– Дрянь! – закричал он, наступая на подошедшую к нему женщину. – Ты шла за мной! Ты подслушивала!

– Я не слышала ни слова, – сказала та. – Но я сразу догадалась, для чего ты пришел сюда. И для чего к такому простому наряду надел такой браслет... Ничего у тебя не выйдет. Боги не дадут тебе во второй раз принести Трое несчастье.

Краска сошла с лица Париса. Даже губы его побледнели. Он наклонился и прохрипел прямо в лицо женщины, не отступившей перед ним и не отстранившейся:

– Ты меня винишь?! Меня?! Но это еще вопрос, кто из нас виноват больше! И не смей упрекать меня, не смей следить за мною, или я... я...

– Я не снимаю с себя вины, – тем же глухим и низким голосом проговорила женщина. – И я тебя не упрекаю. Я только не хочу, чтобы ты до конца погубил себя, Парис! Прости...

Она отвернулась, прошла между витыми колоннами, за которыми прятался вход в мрачное святилище, и сбежала по боковым ступеням. Ее высокая фигура, закутанная в темное покрывало, мелькнула среди кустов кипариса, сандалии прошуршали по песку, и она исчезла.

– Будь ты проклята! – крикнул царевич уже в пустоту и тоже поспешил прочь от храма, словно опасаясь, что гнев страшной подземной богини, которую он оскорбил, может настичь его немедленно.

Глава 6

Колесница достигла верхнего города. Здесь улицы полого, но ощутимо уходили вверх и были много уже, чем внизу. В этой части Трои располагались дома и мастерские ремесленников и торговцев. Собственно, весь город был выстроен на трех естественных террасах огромного холма, но если две нижние террасы были абсолютно плоские, то верхняя представляла собой некрутой склон. Чтобы он не оползал и не осыпался, древние строители Трои укрепили его каменными стенами, проходящими параллельно краю террасы, и посадили вдоль этих стен кусты и деревья.

Въехав на неширокую площадку над одной из таких стенок, колесница стала. К этому времени стража, предусмотрительно расставленная Гектором по всему пути, сумела удержать и не пропустить вслед за царской повозкой толпу, которая вначале окружала едущих плотным кольцом и с восторженными криками сопровождала повсюду. Когда же улицы начали сужаться, воины ловко оттеснили и остановили народ, и Деифобу, который сам, с завидной ловкостью управлял колесницей, удалось прибавить ходу и совсем оторваться от толпы. Правда, и в верхнем городе немало людей выбегало навстречу повозке с возгласами восторга и приветствия, но здесь люди вели себя сдержаннее, да и места для большой толпы уже не было.

В просторной праздничной колеснице, совсем не похожей на обычную боевую, кроме Гектора, Ахилла и Деифоба, поместился еще Троил, ни за что не пожелавший остаться во дворце. Из них четверых стоять приходилось только вознице – вдоль бортов повозки были устроены неширокие, обитые кожей сидения. Эта очередная троянская роскошь понравилась Ахиллу, но он почти не пользовался ею: герой то и дело вставал, чтобы лучше видеть все, что являлось на их пути.

С площадки, на которой они остановились, под каменным поребриком стены, обсаженной густо цветущим жасмином, открывалась вся Троя – точнее, две нижние ее террасы и часть верхнего города.