Несколько дней продолжался пожар. Ночами город был освещен башней, словно какой-то великан поставил над городом огромную лампу, а днем было видно, что пожарище поразило город, подобно заразе, и что серое пятно уже сожрало половину города и скоро сожрет весь.
Затем, прорвавшись через свежие пожары, на площадь, окруженную оплавленным камнем, вышли отряды стражи и новые маги, которые явились издалека. Они подошли так близко к башне, как смогли подойти, и исчертили улицу магическими знаками. Город спасти уже было нельзя, но беду следовало остановить.
Наконец их усилия принесли результат. Башня стала остывать, из ее окон перестали бить молнии. Но в тот день, когда магам казалось, что они одолели замысел неизвестного колдуна, потому что уже никто не сомневался, что беда была результатом страшного колдовства, из обретшей серый цвет башни вышли шестеро воинов. У них были обычные доспехи и обычные мечи. Все, что отличало их от стражников, охранявших магов, так это горящие недобрым огнем камни на их шеях. Шесть камней. Удивительно, как эти шестеро не обратились в прах в раскаленной башне, но они вышли наружу. И они стали сражаться со стражей. Положили пару сотен воинов и половину магов, не претерпев никакого урона, хотя вроде бы и стрелы попадали в них, и острия мечей оставляли отметины на их доспехах, и самые действенные боевые заклинания пронзали их насквозь. Но среди магов, среди тех, кто вычерчивал знаки на камне, кто оправлял заклинания, был один угодник. Или он подошел позже. На нем не было доспехов, и ростом он был на голову ниже прочих воинов, и в плечах не слишком широк. Угодник вытащил из ножен обычный меч и вступил в схватку с убийцами. И сумел сразить всех шестерых. И после того, как он убивал каждого из шестерых, камень с шеи убитого огненной искрой возвращался в башню. А когда были сражены все шестеро, с них сняли доспехи и обнаружили, что они – обычные люди, которые не только не были воинами, но и никогда не держали в руках оружия. Горожане, пропавшие куда-то за несколько дней до пожара. Пекарь, сапожник, водонос, каменщик, торговец-травник и скорняк.
И тогда этот умелец-угодник обернулся к уцелевшим колдунам и сказал, что надо дать башне остыть самой. Месяца два или три на это уйдет. Сказал, что великое зло запущено неизвестным колдовством. И что оно рвется наружу из глубин земли. И лучше не качать маятник, если часы встали, потому что стрелки могут сдвинуться. Но его никто не послушал.
Он знал, что его никто не послушает. Всякий, кто говорит, знает, когда его не слышат. Может быть, он даже знал, что нельзя остановить маятник и нельзя задержать стрелки. И то, что должно случиться, случится непременно. И он ушел. А маги продолжили колдовство, потому как хотели не только остановить пожары, но и выяснить, чей умысел стал причиной столь великой беды. Каждый из них чувствовал силу, огромную силу, которая скрывалась за ужасной ворожбой. И каждый из них хотел получить хотя бы часть этой силы. А еще лучше один из этих удивительных камней, которые с тех пор стали звать Камни Митуту. А потом улица, на которой они вычертили свои лучшие заклинания, провалилась под землю. Она обрушилась так глубоко, что всякий подошедший к провалу не мог рассмотреть его дна. А потом обрушились соседние улицы, да так, что размер провала достиг четверти лиги. И одновременно с этим треснул и разлетелся осколками оголовок ужасной башни. И сразу же из провала пополз, повалил белесый туман. И полз он целый месяц. И вместе с ним из провала поползли страшные тени. Сначала нечисть заполонила разрушенный город, затем округу, а постепенно и всю долину Иккибу. И люди ушли из нее, а те, кто не ушел, прокляли тот день, когда родились. И только через год или даже позже кто-то из магов добрался до этой башни и поднялся по ее лестнице наверх. Там не оказалось ни камней, ни колдуна, ничего. Только среди обломков камня стояла большая серая чаша, вырезанная из цельной каменной глыбы.
– Ну и как ты? – услышал знакомый голос Игнис. Голос словно пробился к нему через толстую стену. Игнис попытался моргнуть, с некоторым трудом, но он мог управляться только с собственными веками, однако вокруг была темнота. Затем глаза резанул свет, и он понял, что с него скинули одеяло.
Он по-прежнему лежал на палубе судна, но перед ним был уже не край Светлой Пустоши, а набережная Эбаббара. Игнис сразу же узнал серые откосы основания замковых башен, узнал швартовочные гранитные столбы с вырезанными на них силуэтами бычьих рогов. Да и люди, которые мельтешили на набережной, у башен, и на узких улочках-лестницах, взбирающихся на холмы, почти поголовно были одеты в балахоны паломников.
– На меня смотри. – Голос стал резким, в плечо Игниса уперлось что-то твердое, нога или посох, принца чуть повернули, и он разглядел лицо Никс Праины. Она была прекрасна, но ее совершенство вызывало ужас.
– Ничего, – удовлетворенно кивнула хозяйка Ордена Воды. – Держишься. Я и рассчитывала на это. Хотя всего неделя прошла. До Самсума еще одна неделя. И кстати, если думаешь, что тебя сдерживает только магия, вынуждена тебя разочаровать. Твои руки и ноги надежно связаны. Это на случай какого-нибудь чуда, хотя чудес не бывает, говорю это тебе как глава Ордена Воды. И не думай, что тебе удастся умереть, к примеру, от голода, пища поступает в твое тело, для этого есть способы. Вообще, забудь пока, что это тело – твое. Но выслушай меня сейчас, я сойду в Эбаббаре и покажусь в Самсуме нескоро. Ты ни в чем не виноват. Бывает провидение божье, а бывает провидение зла, которое выпускает стрелы в шевелящуюся толпу. Вроде бы наугад, но всегда в самую точку, в которой сходятся линии судьбы. В этот раз метка настигла кусок мяса, который что-то о себе соображает и даже носит имя принца Лаписа. Я не испытываю по отношению к тебе ни злости, ни обиды, ни еще какого-нибудь пристрастия. Для меня ты – это лунка, в которую упал нужный предмет. Я или мои слуги должны будут этот предмет извлечь. Если бы для этого нужно было разрезать тебя на части, ты был бы уже разрезан. К несчастью, предмет нашего вожделения слишком эфемерен. Возможно, что нам не удастся его из тебя извлечь. Или не удастся его извлечь долго. Может быть, сначала придется его… ну, скажем так, кристаллизовать. Вряд ли ты поймешь меня, ну да ладно, главное должен понять. В любом случае, можешь считать себя шкатулкой, которая принадлежит мне. Но если ты почувствуешь, что можешь избавиться от камня сам, скажи мне об этом. Я заберу камень и отпущу тебя.
«Лжет», – подумал Игнис.
– Конечно, – кивнула она, – ты можешь мне не верить, но вера способна дать хоть какую-нибудь надежду. Безверие – это тупик. Если для того, чтобы забрать камень, мне придется тебя убить, я тебя убью. Если тебя утешит, то твоя смерть послужит великому делу.
«Лжет», – снова подумал Игнис.
– Я была в Змеиной башне, – продолжала Ник Праина. – Я видела чашу, из которой камни отправились в долгий путь длиной в тысячу лет и куда они вернулись. Уж не знаю, почему это случилось, но думаю, что тысячу лет назад их хозяин не был готов с ними справиться. Но у него нашлись силы, чтобы перенести новую встречу на тысячу лет вперед и разобраться за это время с собственными ошибками. Думаю, что, разобравшись, он попытался подправить их полет. Шестнадцать лет назад. Наверное, он кое-что понял и дал камням волю. Зачем – пока не знаю. Может быть, для того, чтобы найти седьмой камень? Может быть, для того, чтобы больше не потерять их? Может быть, для того, чтобы избежать беды, похожей на ту беду, что уничтожила долину Иккибу? Это пока неизвестно, но известно другое. Эти камни и есть беда, принц. Это столь большая беда, что твои подозрения, будто я хочу извлечь камень в пользу своего ордена – чушь. Я хочу уничтожить их. Если я уничтожу один камень, их никогда не будет семь. Уничтожу два – их никогда не будет даже шесть. Если я не смогу их уничтожить, тогда я посажу тебя на корабль, вывезу к самому глубокому месту в океане, положу тебя в тяжелый стальной ящик и утоплю. И каким бы эфемерным ни был этот знак, он останется на твоих костях. Ты понял?