– Хвастаться нечем, – ответил Гуров, – насторожен, мужчин близко не подпускает. Улица нам не благоприятствует.
– Может, и к лучшему, – пробурчал Орлов. – К сестре послал человека, скоро будет ответ.
Оперативнику замотали правую руку «окровавленными» тряпками, уложили в перевязь на груди, дали пакет с бинтом. Он вошел в контору, где сидели две машинистки, одна из них была Лида Смирнова.
– Девочки, родненькие, помогите, – сказал оперативник, протягивая бинт, – бревном придавило.
Если утром Лида брату руку бинтовала, она обязательно скажет, не может не сказать. Оперативник сунул бинт именно ей.
– Вы бы к врачу, не умею я, – женщина смотрела на бинт и морщилась.
– Что за женщина, если мужика перевязать не способна, – недовольно сказал оперативник.
– Слава Богу, не война, – ответила спокойно Смирнова.
Вдвоем они руку ему кое-как перебинтовали. Оперативник вышел на улицу, через квартал бинты сорвал, бросил в урну, позвонил полковнику.
– Гуров, – сказал Орлов, откашливаясь, – сестра руку ему не бинтовала.
– Хорошо, – ответил Гуров, трубку не положил.
Полковник и майор молчали, а они много могли бы сказать друг другу.
Процент вероятности, что Петренко – разыскиваемый убийца, возрос. И видимо, в повязке пистолет марки «ТТ», стреляные гильзы которого находятся в НТО. Если пистолет и есть тот самый, это хорошо. Но было бы куда лучше, если бы он лежал в кармане у Петренко и убийца не держал бы палец на спусковом крючке.
«Подожди, пока он не уйдет с людного места, и прикажи прострелить ему правое предплечье», – мог сказать полковник. Подобная мысль появилась, старый оперативный работник Петр Николаевич Орлов даже вздрогнул. Устал, черт знает что в голову лезет. Вроде все свидетельствует против Петренко, однако полковник сталкивался и с большим количеством совпадений-доказательств, которые указывали на невиновного.
– Чего молчишь? – спросил полковник.
– Думать вслух не научился, – ответил майор.
– Думай-думай, когда придумаешь, позвони.
Орлов положил трубку, не сказав главного: «Ваш выстрел только второй. А первого ты допустить не должен ни в коем случае».
Гуров думал о том же, в напоминаниях не нуждался.
Петренко долго стоял в подворотне, прошел квартал по улице, вновь свернул в переулок, видно, знал район хорошо, через несколько минут он подходил к открытому кафе, которое прилепилось на уголке маленького сквера.
Оперативники заехали в переулок с двух сторон, неподалеку от кафе были магазины, следовательно, и люди. Место показалось Гурову подходящим, он решил попробовать. Прежде чем выйти из машины, Гуров взглянул на Леню Симоненко и сказал:
– Моя задача – не дать ему выстрелить. Твоя – не дать ему выстрелить второй раз. Ты меня понял?
Леня кивнул, откашлялся, ответил:
– Я вас понял, Лев Иванович.
Гуров увидел: истончились у стрелка губы, мелко подрагивает подбородок, и в глаза парень не смотрит – и понял, что Симоненко «схватил мандраж». И сейчас он не то что в руку, в дом не попадет. «Зря я вчера вечером отмалчивался, надо было его разговорить, чтобы он до конца понял серьезность предстоящего, перенервничал и расслабился. Сейчас поздно, быстро его в сознание не привести».
Вчера вечером в комнате отдыха Леня рассказывал о первенстве, когда от его последнего выстрела зависело золото, нужна была только «десятка», и Леня ее сделал. Он говорил о психологическом давлении ситуации, о расстоянии до мишени, показывал размеры «десятки». Витя с Сашей слушали с интересом, соглашались, стрельба – более нервный вид спорта, чем борьба. Гуров читал какой-то старый журнал, слушал, злился и молчал.
Дернул бы этого клоуна как следует, объяснил, что человек не мишень и боевую ситуацию не следует сравнивать с соревнованиями.
Ошибся Гуров, промолчал. Сейчас, выходя из машины, понял свою ошибку, но уже поздно. Мы без подстраховки, решил он. Значит, никакого обострения ситуации. Катим пробный шар.
Гуров взглянул на Прохорова и Терентьева. У кого из ребят двойняшки, а у кого жена на последнем месяце, он не мог вспомнить, взял под руку Нину, которая уже переоделась и в джинсах и простенькой кофточке смотрелась девочкой.
Леня остался в машине, до кафе, около которого стоял Петренко, было метров пятьдесят, не более.
Когда Леня впервые пришел в тир, где оперативники отстреливали положенное по уставу, увидел ростовые мишени с кругами на груди, «десятку» в центре, то ему, мастеру спорта по стрельбе из пистолета, стало смешно. Некоторые из офицеров мазали потрясающе, словно нарочно. Конечно, боевое оружие, пистолет Макарова, не тонкий инструмент, к какому Леня привык на соревнованиях. Но Симоненко, нарушая инструкции, отнес свой пистолет оружейному мастеру в спортобществе, маэстро повозился с пистолетом минут сорок, Леня его пристрелял.
В тире он вальяжно вышел на огневой рубеж, сказал традиционное: «Лейтенант Симоненко к стрельбе готов», – услышав команду, поднял оружие, выпустил пять пуль в яблочко. Инструктор посмотрел на Леню насмешливо, не зная его, сказал: «Пойдем искать» – и они пошли к мишени. «Искать» инструктору не пришлось, пули легли одна в одну. Инструктор пытался утверждать, что в наличии только три, а две в молоке. Кто-то из присутствующих сказал, что Леня Симоненко из сборной и именно по этому делу, и он больше в тир не приходил.
Когда он утром увидел Петренко, определил возможную дистанцию, поднял невооруженную руку и увидел цель на кончике собственного пальца, Леня лишь самодовольно улыбнулся. Все так просто, наконец в отделе кончатся оскорбительные разговоры: оперативник Симоненко или заблудившийся в милиции турист?
Эйфория и предчувствие быстрой удачи стали постепенно исчезать. Минуты ожидания вытягивались, Лене стало в машине неудобно, затекли ноги, хотя он пистолет без надобности не доставал, правое плечо наливалось тяжестью, кисть руки деревенела, с каждым прикосновением пистолет становился все неудобнее, уже не прилипал к ладони, а торчал тупорыло и чужеродно.
«Мишень» время от времени двигалась, закрывалась прохожими, проезжавшими машинами, начали уставать глаза, и, уже совсем неизвестно отчего, начала болеть шея. Петренко хоть и был медлителен, но двигался, поворачивался, часто Леня просто не видел его правую руку. Мысль, что в этой руке зажат пистолет, все чаще приходила Лене в голову. Как Петренко стреляет – неизвестно, случается, и неумеха навскидку в летящего воробья попадает. «Я не боюсь, что он мне в лоб засадит, – оправдывался перед собой Леня. – Если он просто успеет открыть стрельбу на улице, во всем обвинят меня». У него вспотело лицо, он начал искать носовой платок, вытер лоб ладонью. «Рукоятка начнет скользить», – подумал испуганно он, судорожно вытер руку о штаны, посмотрел в окно и Петренко не увидел. И взгляд-то Леня отвел лишь на секунду, а человек исчез.