— А разве мы уже приземлились?
Аулис машинально пожал плечами. Он ничего не знает. Может, уже приземлились. А может быть, они уже вообще не существуют? Высотомер отматывал цифры. Осталось две тысячи триста футов. Самолет стал вибрировать, дрожать… Закрылки! Нельзя забывать про них! Под рычажком жестяная табличка — шпаргалка. Все доступно и понятно: на какой скорости на сколько градусов выпускать. Сто семьдесят миль в час — пятнадцать градусов.
— Смотри в окно! — крикнул Аулис. — Если увидишь что-то, то скажи!
— Что? Что я должна увидеть?
— Что-нибудь! Хоть что-нибудь!
Он не успевает следить за приборами и смотреть в окно. Скорость падает. Закрылки — на двадцать пять градусов… Аулис подумал, что если бы он увидел землю с ее трещинами, ямами, горами, то сразу бросил бы штурвал, лег на пол и закрыл глаза. Лететь в никуда проще. Это все равно что идти на расстрел с завязанными глазами… Скорость снижения слишком велика. Штурвал чуть-чуть на себя. И надо прибавить газку… Тысяча двести футов…
— Мне показалось…
Что ей показалось? Аулис изо всех сил сжимал штурвал, будто тот норовил вырваться из его рук. А сколько осталось топлива? Аулис не может разглядеть цифры, но хорошо видит, что на датчике топлива загорелась красная лампочка: аварийный запас топлива… Конец близок. В самолете уже почти не осталось той жидкости, которая придает ему поступательное движение. Без этой жидкости самолет сразу превратится в емкость для человеческих особей. Вздувшаяся консервная банка. Сфера временного обитания.
— Мне страшно! — заскулила Стюардесса.
Знала бы она, как ему страшно! Ничего у него не получится. Он не сможет посадить самолет. Чтобы не разбиться, надо свести скорость к нулю. Но в этом случае самолет перестанет держаться в воздухе, ибо его держит только скорость. Замкнутый круг. Самолет — это исключающий самого себя аппарат. Змея, пожирающая свой хвост. Кто изобрел эту мерзкую машину с крыльями, вся физическая суть которой в том, чтобы разбиться о землю?
Газ на ноль! Закрылки — полностью. Шасси! Высота — триста футов. По-русски это сто метров. Теперь Аулис смотрел только на датчик скорости. Стрелка ползла к нулю. Если она выйдет за пределы зеленой метки, то начнется сваливание. Крылья не станут больше держать самолет…
— Смотри, смотри! — крикнула Стюардесса, тыча пальцем в окно. — Белые птицы!
Какие еще птицы? Кругом мрак! Один сплошной мрак! Высотомер заканчивает свою работу, свою долгую беготню по кругу циферблата. Сейчас стрелка замрет в положении 0, и одновременно с этим прекратится существование самолета. Каждый датчик сейчас отмеряет остаток жизни. На всех стрелки дрожат около ноля.
— Открой!! — кричал за дверью Соотечественник. Он бил в дверь чем-то тяжелым. — Открой, не то дверь выломаю!
Испугал! Сейчас не только дверь выломается, сейчас фюзеляж сплющится и раскрошится, как докуренная сигара в пепельнице, сейчас крылья отвалятся, словно ушки замков под фомкой опытного взломщика, сейчас киль расщепится, сомнется, будто хвост воблы в зубах заядлого любителя пива.
— А-а-а-а! — закричал Аулис, испытывая те же ощущения, что и в Луна-парке, на аттракционе «Американские горки». Самолет едва удерживался в воздухе. Он заваливался то на один, то на другой бок, клевал носом, словно засыпал, лениво вскидывал его, и моторы при этом издавали низкое утробное рычание.
— Открой! — орал за дверью Соотечественник. — Они сошли с ума!
В тамбуре грохотало. Наверное, полицейские принялись выкидывать за борт все, что попадало им под руки.
— Я ничего не вижу!! — кричал Аулис. Высота пятьдесят футов, сорок футов, тридцать…
Под днищем раздался удар, от которого содрогнулся корпус. Что это? Это земля? Или шасси зацепило какое-то препятствие? Еще удар! Стюардесса накрыла голову руками и запищала: «Птицы! Птицы!» Из тамбура раздались вопли и ругательства. Аулис, глядя в темноту бешеными глазами, уже ничего не соображал, не пытался понять показания приборов и что-то сделать с управлением… И тут — хрясь!! С чудовищным треском самолет соприкоснулся с землей, брызнули льдом стекла, взорвалась приборная панель, погас свет, все закричали, но вопли тотчас потонули в неистовом скрежете рвущегося металла.
И что-то трубно загудело, зашуршало, но это происходило уже в полной темноте, и невозможно было понять, что это значит, да и некому уже было понимать.
Аулис попытался ощупать свою голову, но руки скользнули по согнутому в дугу штурвалу. «Как его вывернуло!» — подумал он с пугающим равнодушием и оперся руками в пол. Зашуршали стеклянные крошки. Он встал на четвереньки, дотронулся до наждачной, словно акулья кожа, панели, из которой торчала борода проводов, и помахал рукой в пустом оконном проеме. Можно выбраться наружу. Стекла выбиты, из рамы торчит извивающаяся змеей резинка уплотнителя. Аулис выполз через проем на короткий и сплющенный спереди, как свиное рыло, нос самолета.
Здесь было немного светлее, чем внутри, и все же Аулису потребовалось значительное время, чтобы разглядеть тяжеловесный контур самолета. Крыльев у него не было, как, собственно, хвоста и киля. Некогда изящное воздушное судно теперь напоминало забычкованный о землю окурок. Аулис свесил ноги, съехал вниз и мягко упал на песок.
Некоторое время он сидел на песке, и толстое, измочаленное тело самолета закрывало собой колкий свет звезд. Аулис рассматривал покореженный фюзеляж с тем захватывающим дух восхищением, с каким ваятель смотрит на сотворенное им великое произведение искусства… Посадил, между прочим! Худо-бедно, но посадил! И остался цел. Руки шевелятся, ноги двигаются. В голове, правда, какая-то космическая легкость…
Аулис захотел выяснить, куда его занесло, и он посмотрел по сторонам. Ночь была безлунной и темной, как концентрированная, сгущенная чернота Стюардессы и двух полицейских вместе взятых. Аулису ничего не удалось увидеть, дальность обзора ограничивалась всего несколькими шагами, как если бы он светил вокруг себя слабо горящей свечой.
«Из меня получится первоклассный летчик!» — подумал Аулис, прокручивая в уме последние мгновения полета. Как жаль, что самолет приземлился в полной темноте и не оказалось свидетелей столь драматического и прекрасного экстрима! А где вездесущие журналисты? Почему они не засняли, как трудно и тяжело опускалась на землю почти неуправляемая машина? Почему никто не запечатлел для потомков, как израненный, уставший и, наверное, бледный Аулис выбирается из покореженной кабины? И его глаза опустошены до самого дна, они как обмелевший резервуар, где хранилась растраченная, выплеснутая до последней капли воля и жажда жизни…
Он наслаждался покоем и никак не мог отвести взгляда от своего гениального творения — разбитого самолета, но тут его отвлек тихий скрежет и надрывное сопение. Аулис поднялся на ноги, чувствуя необыкновенную легкость. Недалеко от самолета что-то шевелилось, темное, горячее и пахучее. Может, это животное? Хищник, заваливший антилопу?