В Плимутской библиотеке имелась спутниковая карта всего города, к тому же довольно свежая. Снимки делали год назад, в безоблачный день. Мы разложили карту на большом столе в читальном зале, с помощью лупы, позаимствованной у библиотекаря, принялись изучать ее и примерно через десять минут нашли клюквенное болото, а затем передвинули лупу на одну десятую дюйма вправо.
— Ничего там нет, — сказала Энджи.
Я медленно водил лупой над зелено-коричневым фрагментом фотоснимка. Как я ни вглядывался, ничего похожего на крышу дома не находилось.
Я приподнял лупу чуть повыше и осмотрел весь участок целиком:
— Это точно то самое болото?
Под увеличительным стеклом появился палец Энджи:
— Ну конечно. Вот грунтовка. Вот сарай. Вот Национальный парк Майлза Стэндиша. А больше ничего. Вот и верь после этого в твои провидческие сны.
— Этот участок принадлежит Диане Борн, — произнес я. — Хочешь сказать, что это ничего не значит?
— Я хочу сказать, что никакого дома там нет.
— Что-то да есть, — сказал я. — Должно быть.
Комары просто озверели. Настал очередной жаркий влажный день, и над болотом стояли густые испарения. Резко пахло клюквой. Солнце, сверкавшее как лезвие опасной бритвы, слепило глаза. Комары, почуяв свежую кровь, как с цепи сорвались.
Энджи беспрестанно хлопала себя по ногам и по шее, так что спустя некоторое время ее кожа покрылась красными пятнами, причем я не мог сказать, кто больше был виноват в их появлении — укусы насекомых или ее собственные шлепки.
Я еще пытался вести себя по-дзенски, то есть не обращать на них внимания, изо всех сил внушая комарам, что мое тело не представляет для них никакого интереса. Но после первой сотни укусов я сказал себе: да ну его в задницу, этот ваш дзен. Конфуцию не приводилось мириться с жарой в 92 градуса [27] при влажности воздуха 98 процентов. А доведись ему такое пережить, он отрубил бы пару-тройку голов и заявил бы императору, что от него не дождутся ни одной мудрой мысли, пока во дворце не установят кондиционер.
Мы засели на опушке леса, близ восточного края болота, и достали бинокль. Если Пирс — бывший спецназовец и активный участник кровавой бойни в панамском борделе — окопался где-то поблизости, можно было не сомневаться, что вокруг полным-полно мин-растяжек, ловушек и «прыгающих Бетти» [28] — нарвись я на одну из них, и в будущем виагра мне уже не поможет.
Пока я видел только лес: иссохшие заросли ежевики, хилые березы и узловатые сосны да похожий на асбест клочковатый мох. То еще местечко — мало того что зловонное, а на жаре и вовсе тошнотворное.
Я пристально, насколько позволяла оптика бинокля, добытого Буббой у знакомого «морского котика», оглядывал окрестности, но никакого дома не заметил.
Энджи прихлопнула еще одного комара:
— Зажрали, гады.
— Ты что-нибудь видишь?
— Ничего.
— Смотри понизу.
— Почему?
— Это может быть подземный бункер.
Она снова хлопнула себя по ноге.
— Ладно.
Прошло пять минут. Крови в нас практически не осталось, но в окулярах биноклей мы по-прежнему видели все то же самое: подлесок, сосновые иголки, белок и мох.
— Он точно здесь, — сказал я, когда мы шли назад по болоту.
— Лично я тут в засаде сидеть отказываюсь, — отрезала она.
— А я тебя и не прошу.
Мы забрались в «порше», и я обвел болото медленным взглядом.
— Он прячется где-то здесь, — сказал я.
— Значит, хорошо прячется, — сказала Энджи.
Я завел машину, положил локоть на руль и снова уставился на деревья.
— Он меня знает.
— В смысле?
Я посмотрел на сарай в центре дощатого креста.
— Пирс. Он меня знает. Он меня раскусил.
— А ты раскусил его, — сказала Энджи.
— Не настолько, как он меня, — признался я.
Казалось, что деревья шепчутся между собой и стонут.
Держись отсюда подальше, словно говорили они. Держись отсюда подальше.
— Он знал, что рано или поздно я найду это место. Может, не так скоро, но найду.
— И?
— И он должен действовать. Притом быстро. Не знаю, что он замышляет, но это случится в ближайшее время. Если уже не случилось.
Она протянула руку и коснулась ладонью нижней части моей спины:
— Патрик, не позволяй ему проникнуть в твои мысли. Он именно этого и добивается.
Я обвел взглядом деревья, сарай и курящееся туманом кроваво-красное болото.
— Слишком поздно, — сказал я.
— Этим ксероксом что, задницу подтирали? — спросил Бубба. Он смотрел на копию спутниковой карты клюквенного болота.
— Другой не было.
Он покачал головой:
— С такими разведданными я бы сейчас в Бейруте червей кормил.
— А почему ты про это не рассказывал? — Ванесса подошла и уселась на барный стул рядом с ним.
— Про что? — рассеянно спросил он, не отрывая взгляда от ксерокопии.
— Про Бейрут.
Он повернул свою огромную голову и улыбнулся ей:
— Рвануло, и я отключился. На три года лишился обоняния. Вот. Рассказал.
Она шлепнула его по груди:
— Скотина.
Он усмехнулся:
— Не сходится.
— Что?
Он поднес к карте лупу:
— Вот.
Мы с Энджи посмотрели через его плечо на карту. Бубба показывал на зеленую кляксу куста, сфотографированного с высоты двух тысяч футов.
— Это просто куст, — сказал я.
— Ясно, что куст. Присмотрись.
Мы присмотрелись.
— Ну и что? — сказала Энджи.
— Слишком правильной формы, — сказал Бубба. — Ты посмотри на верхнюю часть. Видишь, какая ровная? Почти овальная.
— И что? — внес свою лепту я.
— А то, что кусты так не растут, тупая твоя башка. Это же кусты, дубина. Они кустятся.
Я посмотрел на Энджи. Она посмотрела на меня. Мы покачали головами.
Бубба ткнул указательным пальцем в подозрительный куст: