— Откуда ты знаешь?
— У меня есть книга. Я обычно открываю ее, когда на моем пути встречаются разные люди. Это замечательное времяпрепровождение.
— Что значит «Анни»? — быстро спросил он.
— Красивая.
— О боже. Ну что же, именно сейчас я не достоин своего имени. Но ты не должен терять мужества, Якоб. Кстати, что значит «Хальвор»? — с любопытством спросил он.
— «Хальвор» значит «Охранник».
«В первый раз он назвал меня Якобом», — удивленно думал Скарре.
* * *
Солнце стояло низко, его лучи наискосок пересекали уютную веранду и празднично собирались в углу — здесь было так тепло, что они скинули куртки. Они ждали, пока нагреется гриль. Пахло углем, жидкостью для розжига и лимонной мятой от ящиков на веранде — Ингрид только что помыла их.
Сейер сидел, держа на коленях внука, и качал его, пока не заболели бедра. Он всегда чувствовал смутную печаль, когда сидел так с Матеусом на коленях, и в то же время вниз по спине разливалось что-то вроде физического удовольствия. Через несколько коротких лет мальчик вырастет, и голос его погрубеет.
Ингрид встала, подняла с пола деревянные башмаки и постучала ими три раза. Потом вдела в них ноги.
— Зачем ты так делаешь? — поинтересовался он.
— Просто старая привычка, — улыбнулась она. — Из Сомали.
— Но ведь у нас тут нет змей и скорпионов?
— Это становится своего рода навязчивой идеей, — рассмеялась она, — от которой я не могу избавиться. К тому же у нас есть осы и гадюки.
— Ты думаешь, гадюка может залезть в ботинок?
— Не имею ни малейшего представления.
Он прижал внука к себе и понюхал ямку у него на затылке.
— Покачай еще, — попросил тот.
— У меня устали ноги. Если ты найдешь книгу, я тебе ее почитаю.
Матеус спрыгнул с коленей деда и бросился внутрь дома.
— А вообще как дела, папа? — вдруг спросила дочь тонким, детским голосом.
«Вообще», подумал он. Это означает на самом деле, как дела на самом деле, что у него глубоко внутри, в глубине скорлупы? Или Ингрид просто интересуется, не произошло ли с ним чего-нибудь. Не нашел ли он себе, например, подружку или, может быть, влюбился в кого-то. Нет. Он не мог себе этого позволить. Это отняло бы у него все силы.
— Ничего, спасибо, — ответил он, стараясь выглядеть как можно более невинно.
— Тебе не кажется, что дни становятся длиннее?
Почему она настолько осторожна? Он начал понимать: она пытается на что-то ему намекнуть.
— У меня много дел на работе, — сказал он. — К тому же у меня есть вы.
Эти последние слова почему-то заставили Ингрид перемешивать салат энергичнее.
— Да, — сказала она наконец. — Но знаешь, мы подумываем о том, чтобы снова поехать на юг. На какое-то время. В самый последний раз, — быстро добавила она и взглянула на отца с нескрываемым чувством вины.
— На юг? — Казалось, он смакует это слово. — В Сомали?
— Эрик получил запрос. Мы еще не ответили, — быстро сказала она, — но мы серьезно об этом думаем. И о Матеусе. Мы бы так хотели, чтобы он немного посмотрел страну и, может быть, выучил язык. Если мы поедем в августе, то будем дома к началу школьных занятий.
Три года, подумал он. Три года без Ингрид и Матеуса. Домой только на Рождество. Письма и открытки, а внук каждый раз намного выше, на год старше, резкими рывками.
— Я не сомневаюсь, что вы должны поехать на юг, — ответил он, четко расставляя ударения, стараясь, чтобы его голос не дрожал. — Ты же не считаешь меня помехой? Мне еще не девяносто лет, Ингрид.
Она слегка покраснела.
— Я думаю еще и о бабушке…
— Я о ней позабочусь. Ты скоро превратишь салат в мусс, — предупредил он.
— Мне не нравится, что ты останешься один, — тихо сказала она.
— У меня же есть Кольберг.
— Но ведь он всего лишь собака!
— Будь счастлива, что он не понимает твоих слов. — Сейер поискал глазами пса, который, ничего не подозревая, спал под столом. — Мы отлично справляемся. Я хочу, чтобы вы поехали, если вам этого хочется. У Эрика проблемы со слепой кишкой и распухшие миндалины?
— Там на юге все по-другому, — попыталась объяснить она. — Больше всего полезного.
— А Матеус? Что вы будете делать с ним?
— Он пойдет в американский детский сад, вместе с массой других детей. Дело еще и в том, — добавила она задумчиво, — что у него на юге есть родственники, которых он никогда не видел. Мне это не нравится. Я хочу, чтобы он знал все.
— Американский? — переспросил он недоверчиво. — Что ты имеешь в виду, когда говоришь «знать все»?
Он подумал о настоящих родителях малыша и об их участи.
— С матерью мы подождем, пока он не вырастет немного.
— Езжайте! — сказал он уверенно.
Она посмотрела на него и улыбнулась.
— Как ты думаешь, что сказала бы мама?
— То же, что и я. А потом немного пошмыгала бы носом в кровати.
— А ты не будешь?
Матеус прискакал с детской книгой в одной руке и яблоком в другой.
— «Была темная штормовая ночь». Это не слишком мрачно? — с сомнением спросил Сейер.
— Ха, — засопел малыш и вскарабкался к деду на колени.
— Угли уже раскалились, — сказала Ингрид и скинула с себя ботинки. — Я положу бифштексы.
— Положи бифштексы, — согласился он.
Она переложила мясо на решетку, все четыре куска, и пошла в дом за напитками.
— У меня есть зеленый резиновый питон в комнате, — прошептал Матеус. — Положим ей в ботинки?
Сейер помедлил.
— Не знаю. Ты думаешь, это будет забавно?
— А ты так не думаешь?
— Вообще-то нет.
— Старики вечно всего боятся, — с досадой сказал малыш. — Ведь это будет моя вина.
— О'кей, — тихо сказал Сейер. — Есть черный ход.
Матеус снова спрыгнул, принес резиновую змею и, старательно свернув ее, положил в деревянный ботинок.
— Теперь читай.
Конрад с ужасом подумал об отвратительной змее и представил себе, что можно почувствовать, когда резина коснется голой ноги. Потом начал читать глубоким трагическим голосом: «Была темная штормовая ночь. В горах прятались разбойники и волки». Ты уверен, что это не слишком мрачно?
— Мама читала мне ее много раз. — Матеус запустил зубы в яблоко и начал с аппетитом жевать.
— Не такими большими кусками, — предостерег его Сейер. — Ты можешь подавиться.