В глазах жандарма вспыхнули искры — он уже прикидывал, как будет составлять другие фальшивые бумаги. Протоколы опроса свидетелей. Акты проверки близлежащих территорий. Но Анаис не позволила ему углубиться в эти мысли:
— Мои люди уже проводят обыск у вас в участке. Надевайте пальто, и пошли!
— Сегодня воскресенье! Вы… вы не имеете права!
Крыло из бальзового дерева рассыпалось у него в руке на кусочки.
— Не имею права? В рамках расследования двойного убийства?
Анаис продолжала тем безжалостным и внешне бесстрастным тоном, которому не учат ни в одной полицейской академии, но даром которого каждый полицейский наделен от природы:
— Шестнадцатое февраля. Страна Басков. Убийцы сидели за рулем якобы угнанного «ауди». Или говори все, что знаешь, или придется примерить тебе браслеты.
— Это связано с баскским сепаратизмом?
— Ничего общего. — Она вытащила из кармана наручники. — Предлагаю тебе сделку. Расскажи мне все, что тебе известно, прямо сейчас, и, может быть, я помогу тебе выпутаться из этой истории. Иначе на тебе повиснет обвинение в соучастии в умышленном убийстве. Ребята, что сидели за рулем той тачки, девятнадцатого февраля совершили еще одно покушение на убийство. Так что это не простая тачка. Выгораживай их и дальше — и небо в клетку тебе обеспечено. Давай, не тяни! Облегчи свою совесть!
По лицу Мориса Дюсара градом катился пот. Руки у него тряслись.
— Вы… вы ничего не докажете.
Анаис осенила идея — и она тут же мысленно обругала себя последними словами, что не догадалась об этом раньше.
— Разумеется, докажем. ЧАОН не обратилось в страховую компанию. Не подало никакого заявления. Не пожелало получить никакой компенсации. Как по-твоему, это нормально? Тачка вообще-то стоит больше шестидесяти тысяч евро!
Жандарм, на всем протяжении разговора пятившийся назад, теперь стоял зажатый в угол.
— Угнанный автомобиль даже не объявили в розыск! — добавила Анаис в приливе вдохновения. — По всему выходит, искать его никто не собирался!
— Не надо наручников! Только не это…
Она вскочила на стол. Хрустнули под каблуками хрупкие самолетики. В двенадцать лет она была чемпионкой Аквитании по спортивной гимнастике. Папина гимнасточка. Анаис прыгнула на Дюсара, и тот заорал в голос. Оба упали на пол. Анаис поднялась первой и пригвоздила противника к земле, уперев колено ему в грудь. В мгновение ока она накинула открытый наручник ему на горло:
— Говори, сволочь, мать твою!
— Нет!
— Кто к тебе приходил?
Мужчина яростно мотал головой из стороны в сторону и твердил: «Нет, нет, нет!» На его посиневшем лице пот мешался со слезами. Анаис чуть усилила хватку:
— Кто?
Лицо Дюсара приобрело свекольный оттенок. Дышать он больше не мог. Тем более — говорить. Она немного ослабила захват.
— Их… их было двое… — хрипло выдавил из себя жандарм.
— Имена?
— Не знаю.
— Сколько тебе заплатили?
— Нисколько! Клянусь! Мне не нужны деньги!
— Ага, и кредит за свою развалюху тебе платить не надо! И за машину не надо! И шмотки своим соплякам покупать не надо!
— Нет, нет, нет!
Она снова туже затянула на его горле стальной браслет. Ей самой было страшно от того, что она сейчас делает. Собственная жестокость ее ужасала. Это безумие! Уполномоченным по внутреннему расследованию свидетельство Патрика Дюсара придется как нельзя более кстати!
— Говори! Почему ты согласился составить фальшивый протокол?
— Они… они мне приказали.
Она ослабила зажим наручника:
— Приказали?
— Это были два офицера. Они говорили… Они говорили, что речь идет о деле государственной важности.
— Они были в форме?
— Нет.
— Показали тебе свои документы?
— Нет.
Дюсар приподнялся на локте и отер со щек слезы.
— Господи, да сразу было видно, что они офицеры. Я четыре года прослужил во флоте, ходил на «Шарле де Голле». Я же вижу, когда передо мной воинское начальство…
— Какой род войск они представляли?
— Не знаю.
— Опиши их.
— Серьезные мужики. В черных костюмах. Военного даже в штатском сразу узнаешь.
Это была первая осмысленная фраза, произнесенная жандармом.
— Они приходили в жандармский участок?
— Нет, ко мне домой. Вечером семнадцатого. Сказали, что надо написать в протоколе и какую дату проставить. Вот и все.
Значит, это не могли быть убийцы с пляжа в Гетари. Потому что в тот день они были в Марселе и шли по пятам за Виктором Янушем. Кто же они такие? Коллеги первых? Во всяком случае, она поняла, что свидетельство Дюсара ей ничем не поможет. Он будет все отрицать. А ее упекут за нападение на человека…
Гораздо продуктивнее казалась идея насчет того, что в жандармерии не сочли нужным внести номер угнанной машины в разыскной список, передаваемый дорожным службам, отлавливающим их с помощью радиомаяков. Она поднялась и убрала наручники в карман.
— А что… что со мной будет? — проблеял Дюсар, потирая шею.
— Сиди тихо, и все обойдется, — сквозь зубы прошипела она.
Она вышла, споткнувшись на пороге, ослепленная ярким дневным светом. Одернула куртку, стряхнув с нее обломки деревянных самолетиков. Проходя по дорожке, злобно поддала ногой валявшийся у нее на пути трехколесный велосипед.
Широко шагая, она добралась до калитки. Женщина и двое мальчиков стояли в дверях дома. Все трое плакали.
Она вцепилась рукой в решетку ограды.
У нее по щекам тоже текли слезы.
Долго ей так не выдержать.
* * *
Все здесь оставалось нетронутым.
Как будто Нарцисс покинул свою мастерскую вчера.
— Я не сомневался, что ты вернешься, — пояснил Корто.
После обеда он смог наконец попасть к себе в мастерскую. Психиатр настоял на том, чтобы пойти с ним. Площадь помещения не превышала пятидесяти квадратных метров. Стены не были выкрашены черной краской или покрыты карандашными рисунками, но и того образцового порядка, что царил в комнате Ребекки, здесь не наблюдалось.
Слева стояли прислоненные к стене чистые холсты. Пол покрывала пластиковая пленка, вся в пятнах краски. Повсюду громоздились банки промышленной и пакеты сухой краски, валялись перепачканные ванночки и пузырьки с замазкой. На укрепленных на козлах досках лежали высохшие перекрученные тюбики и, как ни странно, несколько больших металлических шприцев. Из пустых консервных банок букетами торчали кисти.