— Это студия графического дизайна «Видманс»?

— Да, но у нас нет Марии.

Она нажала «отбой» и стояла не шевелясь. Тело переполнял адреналин, но впустую — выхода он не нашел. Что значит «у нас нет Марии»?

В растерянности бродя вокруг дома, она заметила, как от соседей уезжает грузовик. Вернувшись домой, прошла в ванную, разделась, оставив одежду на полу.

Почему он лжет? Почему сказал, что разговаривал с несуществующей Марией из «Видманса»?

Самого его она вряд ли спросит — ни за что не признается, что шпионит. Этого удовольствия она ему не доставит.

Она нашла их за гелем для душа, который Аксель подарил ей на день рождения. Больше всего ее поразила подобная беспечность. Или они намеренно оставили это, чтобы открыто объявить ей войну? А может, хорошая девушка и приятный собеседник таким образом хотела пометить новую территорию и продемонстрировать собственную силу?

Он обманул ее.

Этот мерзавец лгал, и презрение к его слабости придало ей новые силы. Подобного чувства она никогда раньше не испытывала.

Лгать нельзя. Особенно тому, кто тебе доверяет, кто доверял тебе пятнадцать лет и считал тебя лучшим другом.

Ложь, которая угрожает всему существованию этого человека, непростительна.

И уж точно нельзя забывать свои серьги за эвкалиптовым гелем для душа в чужой ванной.

~~~

После того как Ивонн ушла, он остался с Анной. Из палаты выходил только раз — в комнату для персонала, чтобы разогреть в микроволновке принесенный из дома обед. Интересно, сколько пирогов и пиццы он съел за последние два года? Однако он поспешил вернуться к Анне до того, как мозг успел бы заставить его подсчитать точную цифру.

Миновал второй месяц. Третий. Мама не выходила из комнаты. Всем его существованием управляло нечто навязанное извне, но сбежать от безмолвной кары он не мог — от этого стало бы только хуже. Восемь слов, после которых снова наступило молчание. Каждую ночь он спешил разнести газеты и вернуться, чтобы не оставлять ее одну. Отца не было. Время от времени, впрочем, не особенно регулярно, приходил конверт с несколькими тысячными купюрами для оплаты счетов за электричество и тепло. Других хозяйственных трат, пожалуй, и не было. Еду он покупал на свою зарплату. Дом принадлежал ей, она получила его в наследство от тетки. Доходы отца-сантехника покрывали все семейные нужды, матери не нужно было работать. Она всегда считалась только женой своего мужа и матерью своего сына.

Он наткнулся на это объявление во вторник, когда началась катастрофа.

Один и тот же ритуал каждую ночь. Забрать из пиццерии пачку газет. Ему всегда оставляли несколько лишних экземпляров, но перед каждым ночным обходом он отсчитывал их ровно по числу подписчиков. Только так он мог быть уверен, что никого не пропустил. Впрочем, полной уверенности все равно не было никогда — беспокойство мучило его подолгу, стоило ему лишь представить, что он пропустил кого-нибудь, случайно положив две газеты в один ящик.

Сначала он отсчитывал нужные шестьдесят два экземпляра прямо из пачки. Потом вынимал из рюкзака полиэтиленовый коврик и расстилал на земле, чтобы газеты не промокли. Распределял их на шесть стопок по десять в каждой. Шестьдесят первую и шестьдесят вторую помещал в карман рюкзака. Четырежды проверив все шесть пачек, чувствовал, что готов наконец загрузить их в рюкзак и приступить к работе. Он всегда шел одной и той же дорогой. По гравию.

В тот вторник произошло невозможное.

У него остался лишний экземпляр.

Он пропустил какой-то ящик.

Ящики частных домов можно было проверить, но вдруг кто-нибудь уже вынул газету, и это окажется совсем не тот, кого он пропустил. А десять квартир в доме напротив пиццерии, у которых просто щель в двери? Как ему убедиться, что он не забыл кого-нибудь из них?

Он чувствовал, как нарастает паника.

Лишняя газета жгла руки, но он не решался избавиться от нее. Он остановился на площадке перед входной дверью, по-прежнему держа ее в руках.

Сандвикен — Фалун, 68; Шёвде — Шеллефтео, 696.

Он должен прочитать ее. Нужно прочесть каждое слово, чтобы нейтрализовать ошибку.

Он присел на ступеньки. Рассвет только начинался. От каменной лестницы веяло холодом, и уже после первой страницы он промерз до дрожи, но он был обязан дочитать. Каждая буква должна быть увидена внимательным читательским глазом. Это единственный выход.

Двенадцатая страница.

Требуется почтальон в Стокгольмском округе.

Поначалу эти слова словно бы не имели к нему никакого отношения, но взгляд то и дело возвращался к ним, и после того, как он перечитал объявление восемь раз, оно внезапно превратилось в шанс.

Он знал, ему нельзя оставаться дома. Она сможет вернуться к жизни, только если он исчезнет оттуда. Он заботился о ней, но она хотела, чтобы он уехал.

Он посмотрел на сад за окном. Многолетние растения на некогда ухоженных клумбах завяли под натиском сныти и прочих сорняков.

Он сорняк.

Отныне я не хочу, чтобы ты тут жил.

Шестнадцатая страница все расставила по местам. Не случайно лишняя газета оказалась у него именно сегодня, кто-то позаботился о том, чтобы он прочитал это. В этот день даже навязчивое состояние сыграло ему на руку.

В связи с отъездом сдается однокомнатная квартира с кухней в Стокгольме.

Все утро он просидел на лестнице. В тот же день после обеда сделал два телефонных звонка, а через четыре дня сел в поезд до Стокгольма и поехал на интервью. Вернулся вечером, она даже не заметила его отсутствия. Следующие недели превратились в сплошное ожидание, но он знал, что все уже решено. Когда пришли положительные ответы и от работодателя, и от хозяина квартиры, он воспринял это как нечто само собой разумеющееся. А еще он гордился собой, потому что нашел в себе смелость.

В тот вечер он долго колебался, стоя перед закрытой дверью в спальню, но потом наконец постучал. Войти она так ему и не предложила. В конце концов он все-таки повернул ручку и слегка приоткрыл дверь. Она читала, лежа в кровати. Синяя штора опущена, на прикроватном столике горела лампа. Она натянула одеяло до подбородка, как будто хотела спрятаться. Словно он ворвался к ней без спроса. Одинокий матрас на половине двуспальной сосновой кровати выглядел как издевательство. Она спала рядом с ямой, которая ежесекундно напоминала ей о пережитом унижении и предательстве.

— Я уезжаю в Стокгольм.

Она не ответила. Просто погасила лампу и легла на бок, повернувшись к нему спиной.

Он постоял еще какое-то время, не в силах произнести ни слова. Потом сделал шаг назад и вышел.

Последнее, что он видел, был ее цветастый халат.

Ивонн Пальмгрен появилась без минуты два. Быстро поздоровавшись, снова села на стул у окна. В этот раз она не улыбалась. Смотрела на него так пристально, что он даже пожалел, что согласился на продолжение разговора. Взял Анну за руку. Так ему спокойней.