Когда она поняла, что теперь ей и деньги свои забрать нельзя, ее охватила ярость.
Она изо всех сил сжала кулаки и почувствовала, как страх отступает. Уже только то, что они сообщили газетам ее имя, было против всех правил. Будь она уважаемым человеком, который живет по общепризнанным нормам, они ни за что не позволили бы себе ничего подобного.
Она никогда ничего не требовала от общества. И не собиралась этого делать.
Но сейчас с нее хватит.
Она объявит им войну.
Яхта Томаса стояла у причала Мэларнской судоверфи на острове Лонгхольм. Сибилла вышла из метро на станции Хорнстулль и направилась к мосту через залив Польсунд. Томас — единственный, кому она доверяет настолько, чтобы попросить о помощи. Десять лет назад, до того как он получил в наследство эту яхту, они жили с ним в вагончике в промзоне Люгнет. К ним тогда регулярно заявлялись полицейские, требуя очистить территорию и убрать вагончик, но они только перемещали его на несколько метров и преспокойненько ждали следующего появления полиции. По большому счету жили тогда они вполне сносно.
Ни о какой любви между ними речь не шла — это была просто тоска по близости и желание избавиться от одиночества. Только это они могли предложить друг другу, и им вполне хватало.
Сперва ей показалось, что яхта исчезла. Последний раз Сибилла была здесь несколько лет назад. Но, отойдя чуть в сторону, она все же обнаружила ее, спрятавшуюся за серым военным катером. Да, видимо, теперь на набережной проблемы со швартовкой.
Она сняла рюкзак, поставив его на деревянные планки настила, чтобы не замочить дно.
Вдруг засомневалась. Добравшись до места, она почему-то утратила прежнюю уверенность. Она знала, что Томасу можно доверять — но только пока тот трезв. Алкоголь в крови изменял его до неузнаваемости. Даже на ней самой сохранились кое-какие знаки, подтверждавшие это. Глубоко вздохнув, Сибилла сжала кулаки, пытаясь вернуть себе решимость, которую чувствовала в метро.
— Томас!
Посмотрела по сторонам. На набережной никого не было.
— Томас, это Силла!
Над леером военного катера показалась голова. Сначала Сибилла его даже не узнала. Он, оказывается, отрастил бороду. Поначалу он тоже смотрел недоуменно, но потом его физиономия расплылась в улыбке.
— Ну ни хрена себе! Тебя что, еще не поймали?
Она не смогла сдержать улыбку.
— Ты одна?
— Да, черт тебя подери.
Приглашающего жеста он не сделал. Но она видела, что он трезв. Она его хорошо знала.
— Я могу войти?
Он ответил не сразу — смотрел на нее и улыбался.
— А это не опасно?
— Прекрати. Ты же знаешь, что это не я.
Улыбка стала еще шире.
— Заходи. Только все острые и режущие предметы оставь на палубе!
Физиономия скрылась за леером, она подняла свой рюкзак.
Томас — друг. Возможно, единственный. Сейчас это важнее, чем когда-либо.
Он оставил люк открытым, и, прежде чем спуститься, она протянула ему рюкзак.
Все внутреннее пространство яхты являло собой старый трюм, служивший теперь одновременно и столярной мастерской, и жильем. Засыпанный опилками и разнокалиберной деревянной стружкой, пол выглядел так, будто его не убирали лет сто.
Но зато было понятно, что он живет один.
Это хорошо.
Проследив за ее взглядом, он тоже посмотрел по сторонам.
— Да, с тех пор как ты была здесь в последний раз, ничего не изменилось.
— Ну что ты, тогда здесь не было такого порядка.
Слегка усмехнувшись, он подошел к кофеварке, стоявшей в той части помещения, которая по идее служила кухней. Стол, три обшарпанных стула, холодильник и микроволновка. Но пустых стаканов не было. Это тоже хорошо.
— Кофе?
Она кивнула, он выплеснул старый кофе в ведро. Колба была такой черной, что цвет ее после этого ничуть не изменился. Она уселась на стул, который выглядел целее остальных. Томас залил в кофеварку воду из пластиковой канистры.
— Что это за дерьмо, куда ты вляпалась?
Сибилла вздохнула:
— Не спрашивай. Не имею ни малейшего представления.
Повернувшись, он посмотрел на нее:
— А что у тебя с волосами?
Она не ответила. Он ткнул пальцем в торчавшую из мусорной корзины газету «Афтонбладет».
— Так тебе шло больше, — произнес он, одновременно вытряхивая в корзину старый фильтр. Половина кофейной гущи ляпнулась на пол.
— На самом деле я пришла попросить тебя о помощи.
— Тебе нужно алиби?
Она разозлилась. Понимала, что он шутит, потому что нервничает. Он всегда так делал. Но обычно он знал, когда остановиться, потому что ей уже больше не смешно.
— В «Гранде» я была, это правда. Но, как ты догадываешься, мне будет трудно объяснить полиции почему.
Он сел напротив. Кофеварка запыхтела, и в черную колбу упали первые капли.
Наверное, он уловил новый тон в ее голосе, потому что стал вдруг совершенно серьезным.
— Так ты ночевала на халяву?
Она кивнула.
— А этот урод расплачивался? — Он показал в мусорную корзину.
Она снова кивнула.
— Вот так номер! А в Вестервике?
Она откинула назад голову и закрыла глаза.
— Понятия не имею. Я никогда в жизни не была в Вестервике. Я не понимаю, что происходит.
Она снова посмотрела ему в глаза. Он покачал головой:
— Ни хрена себе новости! Да уж, ничего не скажешь! — Схватив себя за бороду, он снова покачал головой. — Ну и какая тебе нужна помощь?
— Забери мамашины деньги. Я боюсь идти на почту.
Они посмотрели друг на друга поверх стола. Он знал, что такое мамашины деньги. Когда они жили вместе, он помогал ей пропивать их до последнего эре. Он поднялся, пошел за кофе и по дороге прихватил чашку. Ручки у чашки не было, и выглядела она так, словно ее вообще ни разу не мыли.
— Ты сегодня ела?
— Нет.
— В холодильнике хлеб и плавленый сыр.
Она встала, чтобы взять еду. Особого голода она не чувствовала, но глупо не воспользоваться случаем. Она вернулась к столу, он разлил кофе. Снова схватился за бороду. Она отложила в сторону хлеб и тюбик с сыром.
— У меня нет выхода, иначе я бы тебя не просила. Я не смогу без этих денег.
Он кивнул:
— О'кей… — Перед тем как продолжить, отхлебнул кофе. — Я схожу туда, попробую. По старой дружбе.