Натянув платье через голову, она посмотрела в зеркало. У нее уже появилась грудь, и платье больно сдавило грудную клетку.

Ей предстоит жуткий вечер.

— И не забудь те синенькие заколки! — крикнула мать. — Гун-Бритт тебе их сейчас пришпилит.

Час спустя с двумя куда надо пришпиленными заколками она сидела на своем законном месте между директором по продажам и его мерзко пахнущей женой. Косясь в сторону молодежного стола, она вежливо отвечала на дурацкие вопросы про учебу, которые ей задавали окружающие. Она чувствовала, что мать постоянно бросает взгляды в ее сторону, и пыталась угадать, каким образом ей придется расплачиваться за собственное непослушание.

Это стало ясно во время десерта.

— Сибилла, спой нам что-нибудь!

Под столом разверзлась бездна.

— Но, мама, я действительно не…

— Спой какую-нибудь рождественскую песню, из тех, что ты знаешь.

Директор по продажам одобрительно улыбался.

— Мы с удовольствием послушаем! Ты знаешь «Сияет озеро и берег»?

Она понимала, что выхода нет. Ей не остается ничего другого. Она огляделась. Все сидевшие за столом смотрели на нее. Кто-то зааплодировал, и по залу несся шепот, что Сибилла Форсенстрём будет петь. Молодежный стол целиком развернулся в сторону почетного возвышения, и спонтанный громкий хор начал требовать, чтобы она встала.

— Сибилла! Сибилла! Сибилла!

— Неужели тебя нужно еще упрашивать? — поинтересовалась мать. — Ты же видишь, все ждут.

Медленно отодвинув стул, она поднялась с места. Шум в зале улегся, она затаила дыхание в надежде, что сейчас все как-нибудь само собой рассосется.

— Нам не видно! — крикнул кто-то из-за молодежи. — Встань на стул!

Она умоляюще посмотрела на мать, но та только рукой махнула, повелевая Сибилле встать на стул и явить себя народу.

Колени дрожали, она боялась, что не удержит равновесие. Бросив взгляд в сторону молодежного стола, она увидела, что там никто не скрывает насмешливых улыбок. Да, сейчас начнется апофеоз праздника.

Она снова на мгновение затаила дыхание. Начала петь. И уже после первых слов поняла, что взяла слишком высоко и конец ей не вытянуть ни за что. Она и не вытянула. Голос сорвался, и смешки в зале прозвучали как удары хлыста. Густо покраснев, она снова села на место. Помедлив несколько секунд, директор по продажам захлопал в ладоши. После некоторого сомнения к нему присоединились остальные.

Поймав взгляд матери, она поняла, что наказание совершилось.

Теперь ее снова оставят в покое.

Домой отец возвращался радостный, довольный: вечер удался. Жена, одобрительно кивнув, взяла его под руку. Сибилла шла на несколько шагов позади. Увидев на земле красивый камешек, остановилась и захотела его подобрать. Мать повернулась назад.

— Видишь, у тебя получилось вполне сносно.

Они обе прекрасно понимали настоящий смысл сказанного.

Мать завершала экзекуцию.

— Жаль только, что в конце ты немножко сфальшивила.

Камешек так и остался лежать на дороге.

~~~

«Да чтоб вы все провалились, чтоб вы сдохли», — только и подумала она. Надо же, а так прекрасно выглядел! Да, влипла, кажется, основательно. Понятное дело, полиция испытывает повышенный интерес к особе, с которой он сначала поужинал и которой потом так по-джентльменски оплатил гостиничный номер. И вероятность того, что таинственная, объявленная в розыск женщина — не Сибилла, а кто-то другой, столь же велика, как и того, что сейчас подойдут и спросят, не хочет ли она принять во владение домик с белыми наличниками в стокгольмских шхерах.

Ее охватила сильная злость. Влетев в магазинчик, она схватила одну из газет и раскрыла ее на середине.

Убийца расчленил свою жертву

Четыре слова жирными крупными буквами. На одной половине разворота красовался портрет улыбающегося в объектив Йоргена Грундберга.

Из неподтвержденных источников известно, что убийца вскрыл тело жертвы и удалил внутренний орган. На месте преступления обнаружен также некий религиозный символ, что дает полиции основания полагать, что убийство носило ритуальный характер.

— Кошмар, да?

Сибилла подняла глаза. Мужчина за прилавком кивнул в сторону газеты, показывая, что он имеет в виду. Она кивнула в ответ.

— Восемь крон. Что-нибудь еще?

Она замешкалась. Для нескольких листов бумаги восемь крон — слишком большие деньги. Она нащупала в кармане монеты.

— И керосин.

Мужчина показал на полку, она взяла оттуда бутылку.

После оплаты у нее осталось девятнадцать крон.

Когда она вернулась, Ельм уже уехал. Громко захлопнув за собой дверь, она раскрыла газету. И, прочитав всего четыре строчки, убедилась, что ищут именно ее.

Кто та загадочная женщина, которая вчера вечером ужинала с Йоргеном Грундбергом и которой удалось уйти сквозь полицейское оцепление? Любую информацию на эту тему предлагалось сообщать по телефонам горячей линии полиции. Все номера приводились тут же.

В животе у нее противно засосало, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело.

Она чувствовала угрозу.

Что делать? Может, просто позвонить по этому номеру и сказать, что она не имеет ко всему этому никакого отношения? Но в таком случае ей придется себя раскрыть, а это плохо. Достаточно набрать ее личный номер на ближайшем компьютере, чтобы стало ясно, что ее практически не существует. Да, у них наверняка проснется любопытство, а ей хотелось только одного — чтобы ее не трогали. Чтобы ее предоставили самой себе. Последние пятнадцать лет все, собственно, так и было. Ею никто никогда не интересовался.

Все свои мелкие правонарушения она тоже хотела бы сохранить в тайне. Нищих вообще трогают редко, а она к тому же человек не злой. Просто не укладывается в общепринятую норму и слишком долго существует вне социума, так что уже поздно что-либо менять.

Она не является частью системы.

Она просто пытается выжить. На собственных условиях. Но что газеты могут сделать из ее истории, даже подумать страшно! Жизнью своей она отнюдь не гордится, но никто, черт возьми, не имеет права вмешиваться в твое существование со своими идиотскими соображениями! Понять можно только то, что пережил сам. Сложилось как сложилось. Из всего нужно уметь извлекать хоть какую-то пользу. Ее не поймут! Она же родилась с золотой ложкой во рту.

— Но, Хенри, я не могу взять ее с собой. Ты же помнишь, чем все кончилось в прошлый раз.

Беатрис Форсенстрём собиралась в Стокгольм, чтобы навестить мать и теток. Директор Форсенстрём их не особенно жаловал, те отвечали взаимностью, так что визиты Сибиллина мама обычно наносила одна. Может, она действительно вышла за отца по любви. Во всяком случае, это произошло против воли ее родителей. Второе поколение владельцев «Металла и ковки Форсенстрёма» — для семейства Халль, обитающего в аристократической квартире на Эстермальме, этого явно недостаточно. Нувориш, он и есть нувориш, а ценилась порода. Родниться следовало со старинными семействами. И потом, ради всего святого, ну что их дочь будет делать в этом Хюлтариде? Какая-то дыра посреди смоландской возвышенности. Впрочем, поступай как знаешь. Только потом не жалуйся, когда убедишься, что мы оказались правы!