Китано вскочил при появлении Лиама. Он был необычайно худ, одежда висела на нем как на вешалке, кожа обтягивала резко выступавшие кости черепа. На запястьях — наручники. Правая щека заметно распухла. Сцилла сообщил, что у японца воспалился зуб, но тот отказался от какого-либо лечения и медикаментов. В конце концов лишь согласился на удаление и то без анестезии. Врач сказал, что японец даже бровью не повел.
Они вежливо представились друг другу. Хитоси говорил на английском четко, не жуя слова, хотя и с акцентом. Сидел на стуле ровно, ничуть не горбясь. Они были почти ровесниками, но японец по сравнению с ирландцем почему-то выглядел древним старцем. Дело во взгляде, понял Лиам. Глаза у японского офицера были мертвые.
Лиам заготовил несколько вопросов. Главный — как японцы намерены защищаться от возвратного эффекта миссии токко. Хорошо известно, что биологическое оружие крайне сложно удержать под контролем. Лиам не допускал мысли, что японцы могли использовать столь грозный токсин, как узумаки, не подумав о защите собственного населения. Будь гриб родом с островов, у населения мог выработаться естественный иммунитет или найтись какое-нибудь дедовское средство. Как вариант ученые отряда 731 могли разработать вакцину или антидот. Лиам знал, что эффективных антифунгицидных средств еще никто не придумал. Но раз уж они собрались морить чужих людей, то могли создать вакцину для своих. У них имелась возможность испытывать лекарство на пленных. Если такая программа существовала в отраде 731, то Китано должен был о ней знать — Лиам в этом не сомневался.
— Я ученый, миколог, — начал Лиам. — Изучаю грибы, грибки, плесень.
Китано кивнул и ответил:
— Мой отец тоже был ученым. Орнитологом. Изучал в основном сорок, но дома держал голубей. Мать говорила, что он любит птиц больше ее.
— Моя жена то же самое говорит обо мне и грибах.
Китано едва заметно улыбнулся.
— Я слышал, что ваши родители погибли в Нагасаки. Мне очень жаль.
— Многие погибли. С обеих сторон. — Китано по-птичьи наклонил голову. — Профессор Оппенгеймер сообщил интересный факт. Оказывается, удар планировали наносить не по Нагасаки, а по Кокуре. Но Кокуру затянуло облаками, и пилотам приказали сменить курс.
Лиам попытался вообразить, каково сознавать, что участь твоей семьи решила перемена погоды. Война — вереница трагических совпадений.
Лиам перешел к делу:
— В отряде 731 вы участвовали в разработке узумаки. Как вы создавали различные штаммы?
— Я не биолог. Я был инженером, осуществлял надзор за испытаниями. Они научились каким-то образом совмещать признаки, видоизменять грибы, придавать им свойства других грибов. Смешивали разные споры и специальные химикаты. Я не знаю, какие именно.
— Кислоты? Щелочи?
— Не знаю.
— Они работали в перчатках?
— Да. В резиновых. И в масках, если препарат попадал в воздух.
— Как это происходило?
— Узумаки вводили марута и ждали, когда наступит бешенство.
— Марута?
— Заключенных называли марута — бревна.
— Почему бревна?
— Официально считалось, что база отряда 731 — лесопилка и мы распиливаем бревна. Сколько мы запрашивали бревен, столько и привозили. Достаточно было подать заявку.
Лиам с трудом подавил в себе отвращение к допрашиваемому. Все та же бюрократия геноцида, как в немецких лагерях смерти и экспериментах доктора Менгеле, — людей превращали в кукол из мяса и костей, гоняли туда-сюда, терзали, травили, как крыс.
Китано продолжал:
— Зараженных просили подышать на предметное стекло, после чего доктора выводили на стекле споры. Попыток делалось много, но в конце концов удалось получить вариант, который был очень заразен и передавался дыханием. Мы назвали этого марута «праматерь узумаки».
— Сколько было попыток?
— Три или четыре сотни.
— То есть в ходе испытаний вы убили сотни людей?
— Прежде чем мы получили респираторный вариант узумаки, умерли восемьсот семнадцать человек. Но существовали и другие программы. В общей сложности мы распилили десять тысяч марута.
— Десять тысяч?! Как вы могли? Это же бесчеловечно, чудовищно!
— Может быть. Хочу лишь заметить, что с участниками экспериментов обращались как полагается, хорошо кормили — не то что в лагерях военнопленных. Обычно патоген вводили, варьируя дозу по определенной схеме. Затем наблюдали за ходом болезни. Такой метод давал хороший эффект. Различные штаммы можно было без конца скрещивать. Наиболее смертоносные тщательно отбирали, вводили заключенным и выращивали культуру из крови тех, что умерли первыми. Как только у больного появлялись симптомы, с него постоянно снимали показания — температуру, кровяное давление, время реакции. Некоторых анатомировали.
— После смерти?
— Нет. Живыми.
Лиам пришел в ужас.
— Господи! Это еще зачем?
— Для полноты картины. Обезболивающие средства, а также смерть вызывают в организме биохимические изменения, влияют на кровь, органы.
— Но это же бойня! Бесчеловечное, садистское истребление!
— Это научные исследования, господин Коннор. Очень важные научные исследования.
Китано говорил об опытах на людях, как о вивисекции лягушек. Лиам сделал глубокий вдох, стараясь не отвлекаться.
— На ком производились опыты?
— Одни были лазутчиками, другие — преступниками. Остальные — китайские гражданские лица, которых отлавливали прямо на улицах в окрестных городах. Солдаты сгружали марута и тут же отправлялись за новой партией.
— А вы их убивали.
Китано снисходительно улыбнулся.
— Такую нам поставили задачу, господин Коннор, — разработать новое оружие, испытать его. Ученые отряда 731 ничем не отличались от ваших физиков, работавших над созданием ядерной бомбы. Сейго Мори ничем не отличался от американского пилота, уничтожившего Нагасаки.
Китано подался вперед, положив руки в наручниках на стол перед собой.
— Сейго Мори был добрейшим человеком, его все любили. Его отец, фабричный рабочий, погиб, когда Сейго исполнилось три года. Он нередко рассказывал мне о том, как нянчились с ним мать и старшая сестра, ведь он остался единственным мужчиной в семье. Сейго хотел стать поэтом и при этом даже не думал прятаться от смерти.
Лиам задал вопрос, который давно дожидался своей очереди:
— У вас должен иметься способ нейтрализовать узумаки, защитить Японию.
— Нет.
— Но если узумаки проникнет в Японию, погибнут миллионы ваших соотечественников. Вы ведь понимали, чем рискуете?
— У нас не было выбора, узумаки — последний шанс. Его предстояло использовать, когда все средства исчерпаны, в ситуации, когда Японии нечего больше терять. Узумаки — это, как у вас говорят, оружие судного дня. Стоит один раз выпустить — и его уже не остановить.