Эванс вышел и открыл дверцы для Седжвика и Ратлиджа. Поблагодарив шофера, хозяин повел гостя по короткой дорожке к входу. Там уже стояла домоправительница, вероятно, ее предупредил звонком сторож у ворот. Высокая, средних лет женщина, на лице которой читались достоинство и уверенность. Она кивнула, когда Седжвик сообщил, что привез знакомого, и сказала:
— Ланч будет готов через десять минут, милорд. Подать вам на террасу?
— Да, это было бы неплохо.
Они вошли в большой холл, где пол был выложен старинной кафельной плиткой. Слева узкая лестница из мореного дуба, потемневшего от времени, вела на второй этаж. Массивный огромный очаг, который, вероятно, приятно согревал в ненастные ночи норфолкской зимы, занимал почти всю стену. Высокий потолок украшала пышная лепнина — розы Тюдоров и гирлянды фруктов. У подножия лестницы лежал турецкий ковер, сбоку елизаветинские стулья окружали столик эпохи короля Якова.
Они проследовали за экономкой по коридору и вошли в гостиную, откуда стеклянные двери до потолка вели на залитую солнцем террасу. Лестница с широкими ступенями и каменной балюстрадой по обеим сторонам спускалась в сад. Перед террасой в центре лужайки бил покрытый мхом старинный фонтан, его струи падали в чашу в виде розы Тюдоров. Вид с террасы был очень красив.
Ратлидж вспомнил крестного, Дэвида Тревора, из Шотландии. Тревор был архитектором и любил свою профессию, он передал крестнику эту любовь. Трудно было сейчас, глядя на эту старину, не вспомнить все, что произошло между ними, а также то, что произошло в Шотландии недавно, буквально месяц назад. Ратлидж отогнал неприятные воспоминания.
Он вышел вслед за Седжвиком на террасу, где удобные стулья приглашали посидеть и полюбоваться на сад. Вернулась экономка с подносом, на котором стояли бокалы и напитки. Ратлидж отметил на клумбах редкие японские хризантемы, они были великолепны. Цветы, видимо, специально подбирались для каждого сезона.
— Что выпьете? — Седжвик уже протягивал стакан с выдержанным виски.
Перед тем как обернуться, чтобы взять бокал, Ратлидж заметил в углу сада странный прямоугольный камень. Присмотревшись, он понял, что это кусок барельефа, на котором искусно высечены четыре большие, больше натуральной величины, человекоподобные обезьяны. Они сидели в ряд, и взгляд их немигающих глаз, казалось, внимательно наблюдал за домом и за людьми. Вид у них был загадочный, как будто только им была известна тайна, о которой никто не ведал.
Они были пугающе правдивы и притягательны, как та древняя страна, откуда они были родом. Обезьяны сидели на корточках, невозмутимые и молчаливые, не обращая внимания ни на английский сад, ни на его хозяев.
Поймав взгляд Ратлиджа, Седжвик сказал:
— Не знаю, зачем отец сохранил проклятых обезьян. И зачем я их оставил. Наверное, потому, что прежний владелец считал, что они приносят удачу, он был суеверен по их поводу. Не понимаю, чем они его околдовали — безобразнее их ничего не видел.
— Египет?
— Да. Восемнадцатая династия. Раньше они сидели в доме, прямо у лестницы. На том месте, где сейчас стоит столик. Не знаю, где Честены их отыскали, они, как сороки, тащили в дом что попало. Я не мог вынести это зрелище, приходилось смотреть на них каждый вечер, отправляясь спать. А Артур как-то поклялся, что в детстве из-за них его мучили кошмары. Когда отец умер, я их велел перетащить в сад.
Ратлидж спустился по лестнице и подошел ближе к барельефу. Прямоугольный камень был гладкий, как будто его отполировали, никакой шероховатости. Обезьяны, напоминавшие бабуинов, в косых лучах восходящего и полуденного солнца, гораздо более яркого в Египте, наверняка оживали, их плоские фигуры приобретали объем. Здесь же, в Англии, где солнце светило скупо, они казались существами потусторонними, внушавшими суеверный страх.
Седжвик тоже спустился в сад и подошел к Ратлиджу.
— Их называли, так мне говорили, Свидетели Времени. Они были молчаливыми наблюдателями людей и богов в вечности. Так в каталоге сказано, по крайней мере. Мы купили дом со всем его содержимым, включая фантомы. — Он улыбался, но, взглянув на него, Ратлидж увидел, что улыбка не затронула глаза лорда.
Хэмиш, молчавший с тех пор, как они вошли в дом, сказал: «Но раз они не могут говорить, эти обезьяны, они не могут быть свидетелями».
Ратлидж ответил ему мысленно: «Они не судят. Они просто следят. Человек с нечистой совестью сочтет их взгляд крайне неприятным. Мне, например, неуютно находиться перед ними».
Лорд Седжвик показал себя очень радушным хозяином. Он обладал своеобразным чувством юмора, никогда не опережал мнение гостя и выслушивал его, прежде чем вынести свое суждение. Он, несомненно, обладал большими познаниями во многих областях, особенно в политике, и мог говорить на любую тему, обнаруживая широту взглядов.
Ратлидж, не питая особых иллюзий по поводу важности для хозяина своей особы (полицейских редко приглашают пообедать такие важные персоны, как этот лорд, предпочитая принимать их с заднего хода, как слуг), старался не переступить границу и успешно подыгрывал хозяину.
Час прошел в приятной беседе, обед был великолепен, и череда блюд завершилась большим выбором сыров. Сквозь богатство и внешний лоск Седжвика явно проглядывало его одиночество. Жена лорда умерла несколько лет назад, он говорил о ней с сожалением, но уже давно пережитым. Сказал, что ее портрет в свадебном наряде висит теперь в библиотеке, на том месте, где раньше были развешаны ужасные чучела животных, которые нравились Ральфу, первому лорду Седжвику. Этот Ральф охотился вместе с принцем Уэльским, был превосходным стрелком, но не показывал перед королевским гостем своего умения, дабы не исчезнуть из списка приглашаемых ко двору.
Артур, старший сын Седжвика, перед войной увлекался автомобильными гонками и в самом начале карьеры, когда у него был мотоцикл, выиграл свой первый приз. Лорд Седжвик ездил во Францию, чтобы посмотреть на его заезд, и рассказывал теперь с волнением, что, как назло, пошел дождь: «Я трясся от страха, что он не удержится на повороте». Но у Артура были железные нервы и верное чутье, и, когда он садился за руль, эти качества делали его одним из лучших гонщиков своего времени. Молодая жена Артура умоляла его не рисковать и бросить опасное увлечение. Но он и слышать не хотел. Ей было трудно понять, что в риске — смысл его жизни.
— Гонки — опасный вид спорта, — согласился Ратлидж, — редкая молодая женщина согласится с таким увлечением мужа, ведь никому не хочется стать молодой вдовой.
Седжвик вздохнул.
— Случилось так, что она сама умерла молодой, после пяти лет брака. Артур очень переживал. Хотя с прискорбием вынужден признать, она мне никогда особенно не нравилась. Красивая простушка.
Его беспокоил и младший сын.
— Эдвин — копия моего отца. Странно, правда, как может передаваться удивительное сходство во всем через поколение.