В ответ я только улыбаюсь, молчаливо соглашаясь со своим всемогуществом. Хотя причем тут Макс? К чему-чему, а к этому визиту я никакого отношения не имею.
— Пошли-пошли, чего застряли, — голос у Игги нервный и напряженный. — Давайте-ка отсюда подальше. Что там за хрень такая? Что это, лев? Он за решеткой? Да что же вы все молчите? За решеткой? Да?
— Игги, ты спятил, что ли? Это же зоопарк! — Надж берет его за руку. — Здесь все за решеткой.
Да уж, конечно. Решетки и клетки — это нам хорошо знакомо!
78
— Глядите, глядите! Белый медведь! — Газман прижимает лицо к стеклянной загородке, за которой в огромном бассейне жизнерадостно плещется огромный белый медведь. Точно завороженный, Газзи смотрит, как медведь играет с пустой жестяной канистрой из-под пива — то подбрасывает ее, то топит.
Должна тебе прямо сказать, мой дорогой читатель, ничего подобного мы никогда прежде не видели. Нас не водили по выходным в зоосады да в музеи заботливые родичи. Так что мир, в котором мы вдруг оказались, был новым, совершенно незнакомым и даже чужим для нас миром. Миром, где дети свободно бегают по дорожкам, где никому даже во сне не приснится никакая генная инженерия. Где ни за кем не тащатся провода бесчисленных мониторов давления, напряжения, ускорения и прочего, и прочего. Где даже звери сидят не в тесных клетках, а живут в огромных вольерах, и по всем признакам похоже, что они там счастливы.
Как, например, вот этот медведь… Точнее — два. Один большой, а второй поменьше. Наверное, детеныш. На двоих у них большой вольер с двумя солидного размера скалами и с большим бассейном. А о всяких там игрушках я и не говорю.
— Нам бы такой бассейн, — мечтательно заходится Газман.
А как насчет домашнего очага, защиты от ирейзеров или просто даже еды на всех нас вдоволь? И все это примерно так же недостижимо, как и бассейн. Но я ласково треплю его по плечу.
— Конечно, Газ, бассейн — это здорово!
Эти звери, скорее всего, сходят здесь с ума от тоски и одиночества, и все равно их вольеры не сравнить с нашими клетками в Школе. Я еще не отошла от побега от ирейзеров, от зрелища их мерзких харь, от приступа дикого страха. Так что все эти животные вызывают у меня слишком яркие воспоминания о том, что и я, как зверь, жила в клетке, о том, что клетка эта была такой низкой и такой тесной, что в ней даже встать и то невозможно.
Размышляя о нашем прошлом, вспоминаю об Институте, чем бы таким этот институт ни был. Он главная наша цель. Чтобы его найти, мы прилетели в Нью-Йорк. Теперь осталось недолго, мы вот-вот выясним, кто мы такие, откуда взялись и с какой целью нас произвели на свет, кто бы это ни сделал.
Растираю руками лицо и плечи. Чем дольше мы в этом зоопарке остаемся, тем больше мне не по себе. Опять начинает болеть голова. Но вытащить отсюда ребят у меня не хватает сил. Газ, Надж, Ангел и Игги радуются здесь всему как дети. Нормальные дети без крыльев и прочих наших наворотов. Надж в красках расписывает Игги все, что видит. От его настороженности не осталось и следа, и оба они заливаются хохотом.
— Что-то мне здесь очень тоскливо, — подходит ко мне Клык.
— И тебе тоже? У меня совсем уже крыша едет. Здесь все — одно сплошное воспоминание… и у меня…
Вот так молчишь себе и молчишь. А как начнешь говорить начистоту, так остановиться трудно. Я даже чуть не призналась Клыку про начинающийся приступ мигрени. Но в последний момент сдержалась. Нечего его попусту пугать. И я выруливаю совершенно в другую сторону:
— … и у меня… отчаянное желание выпустить их всех на свободу.
— Для чего? Думаешь, нужна им эта твоя свобода? — сухо спрашивает Клык.
— Ни для чего! Просто, чтобы были свободными!
— Свобода жить посреди Манхэттена? А как себя защитить, прокормить и где обогреться? Они здесь целее будут. Если, конечно, ты только не собираешься доставить белого медведя в Гренландию у себя на загривке.
Должна я вам сказать, что временами логика — страшно неприятная штука. Недовольно взглянув на Клыка, отправляюсь собирать нашу команду.
— Давайте-ка собираться, — я очень стараюсь сохранить вид уверенного лидера.
— Какая-то ты зеленая, — замечает Газман, несмотря на мои усилия.
Меня и вправду тошнит.
— Ага. Пошли-ка мы отсюда, пока я не рассыпалась тут на глазах у изумленной и чувствительной публики.
— За мной, — Клык ныряет в расщелину между двумя искусственными скалами. Отсюда к задворкам и техслужбам ведет дорожка для служителей. На дорожке никого нет, и вход публике перегорожен веревкой.
Taк мне удается слинять из зоопарка, не облевав публику и не свалившись в беспамятстве.
79
— Знаете, чем мне Нью-Йорк больше всего нравится? — спрашивает нас Газман, шумно чавкая кошерной сосиской. — Здесь полно нью-йоркцев, и они все психи, еще покруче нашего.
— Значит, считай, мы вписались, — Игги, похоже, с ним вполне согласен.
Он с наслаждением облизывает трубочку ванильного мороженого. Смотрю на него и едва удерживаюсь от смеха. Игги похож на длинный и тонкий конус, и трубочка у него в руках — ровно его уменьшенная копия. Росту в Игги больше шести футов, или, если на европейский манер, то сто восемьдесят сантиметров с хорошим гаком. И это в его четырнадцать лет. Бледнокожий, рыжий, длинный и тощий, он бросается в глаза больше всех нас, вместе взятых. Но, с другой стороны, здесь, на нью-йоркской улице, одни сплошные супермодели, розововолосые панки, все в черном готы, кожаные рокеры и просто люди со всего света и всех цветов и оттенков кожи. Так что шестеро подростков сомнительной чистоты, в больших, не по размеру, ветровках и в драных джинсах, — явление самое обычное и особого внимания совершенно не заслуживающее. Эти беглые наблюдения нашего места в нью-йоркском пейзаже заставляют меня безропотно согласиться с выводами Газмана и Игги: да, мы, действительно, сюда вписались.
— Вписаться-то мы, ребята, вписались, а вот, как показали сегодняшние события, скрыться от ирейзеров это нам не поможет, — предупреждаю я стаю и автоматически на все триста шестьдесят градусов сканирую нью-йоркский люд — проверочка на признаки опасности: бездушные лица, как с журнальной обложки, пижонский прикид, хищные глаза, тонкогубые рты.
— К слову об ирейзерах, — вставляет Клык, — мы, похоже, имеем дело с новой моделью. По-моему, шестерка.
Я с ним согласна:
— Ага, они ее здорово улучшили. Очеловечили, это раз. Теток добавили, это два. Тетки — самое настоящее несчастье.
— Да уж, конечно. Нам ли не знать, что все тетки хищницы. Общеизвестно: бабьи драки первой кровью никогда не кончаются. Статистика, понимаешь ли.
Ох, и забодали меня эти клыковские шуточки!
— Можно мне буритто? — Надж приплясывает на тротуаре рядом с очередным уличным лоточником. — А что это ниш?