Когда во дворе укладывали Катю, заметил, что люди избегают смотреть в левую сторону от подъезда, где виднелась кровавая дорожка, убегающая за угол.
Туда уволокли Коробова.
Люди были подавлены и переживали. Вроде бы организовались, ощетинились, приготовились обороняться от каких-то гипотетических «курков»… А тут свой же, тихий и культурный сосед, всю жизнь проживший среди них, сотворил такое, что никому даже в страшном сне присниться не могло. И теперь уже не важно, почему так вышло: то ли сошел с ума под гнётом хаоса и неопределённости, то ли раскрылись некие мании, не находившие выхода в мирное время…
Главное, что это сделал именно свой.
И теперь у каждого в этом доме есть повод коситься на соседа и ждать какой-то непредсказуемой пакости буквально от всех и каждого, включая женщин и детей.
Неплохое начало для совместной жизни в составе «коммуны»…
* * *
До больницы добрались за час с небольшим. По дороге выяснилось, что тащить волокушу парами неудобно. Двигались кратчайшим путём, сильно срезая углы по плохо протоптанным узким тропкам, так что приходилось тащить по одному, с полным напряжением сил, часто меняясь. На лыжах тащить не получалось, только пешком, и когда очередь доходила до меня, я снимал лыжи и отдавал их Денису.
К концу пути я крепко пропотел, изрядно притомился и пришёл к выводу, что сегодня, пожалуй, мне снова не удастся одолеть мой заколдованный маршрут.
Впрочем, особых рефлексий эта мысль у меня не вызвала.
Я теперь не чувствовал себя одиноким и брошенным. У меня была Нинель и целая куча новых знакомых, сплотившихся для совместного выживания в условиях хаоса.
Правда, кое-кто из этих знакомых сошел с ума и страшно умер от ножа прекрасной дамы, но это уже, как говорится, издержки сложной обстановки.
В больнице всех ожидал шок, едва ли не больший, чем от дикой выходки Коробова. Хотя такое сравнение не совсем корректно: случай с Коробовым — это локальная беда, трагедия отдельно взятого двора, а в больнице всё было глобально, в масштабах всего Города.
После боя на центральной площади меня трудно было чем-то удивить, но при виде открывшейся картины даже я растерялся и впал в замешательство.
Видите ли, для любого горожанина или просто цивилизованного человека больница — это больше символ, нежели просто учреждение. Это незыблемый оплот гуманитарной концепции, а для многих последняя инстанция в жизни или последняя надежда, тут уж кому как повезет. Проще говоря, если с человеком случается что-то серьёзное, его экстренно тащат (везут, несут) в больницу.
«Слава Богу, вовремя успели в Больницу!»
«До Больницы довезти не успели…»
Больница была разгромлена.
Стёкла почти во всех окнах выбиты, мебель сломана и перевёрнута, под окнами валяются кроватные сетки, тумбочки, жжённые матрацы и стойки капельниц. По коридорам гуляет ветер, в выбитые окна намело целые сугробы…
И что самое страшное, кое-где видны окоченевшие трупы.
Нет, не кучами, слава богу, и вообще, если разобраться, не особенно много, но… напоровшись взглядом в одном углу на изящную синюю лодыжку, торчащую из задравшейся штанины ультрамаринового больничного комбинезона, отводишь глаза в другой угол, и там тоже лежит парочка, в домашних халатах, с замерзшими кровяными колтунами на голове.
Жуть…
Живых в больнице не было. А если и были, то никак не проявляли своё присутствие: в больничном дворе и в корпусах стояла мёртвая тишина, только слышно было, как каркают вороны, по-хозяйски разгуливающие по пустым коридорам.
Да, и так же, как в ДК, здесь повсюду тошнотворно воняло жжёными тряпками.
Нинель от всего увиденного буквально выпала в осадок и на какое-то время утратила разум. Все остальные ошарашенно молчали, озираясь по сторонам, а Нинель ходила по вестибюлю хирургии странной походкой, на подгибающихся ногах, временами приседала, как будто собиралась упасть или спрятаться за стул, прикрывала рот ладошкой и, часто-часто качая головой, тихо бормотала:
— Господи… господи, да что ж это такое…
Взгляд у неё был стеклянный, на нас она не реагировала, хватала и ворошила на «посту» какие-то бумажки и всё причитала «господи, господи»…
В общем, вид родной больницы, разгромленной и разбитой, крепко подкосил нашу бравую врачиху. Мне даже показалось в какой-то момент, что она сейчас сойдёт с ума и начнёт вытворять что-то непотребное.
Например, бросаться на всех с ножом.
Серьёзно так показалось, с «эффектом присутствия», до тянущей боли в мышцах шеи и бедер. И не то чтобы я очень впечатлительный, но, сами понимаете, имелись некоторые основания для таких ощущений.
— Это «курки», — негромко, но зловеще пробормотал кто-то из наших мужиков и тут же потащил из-за пазухи здоровенный мясорез, прихваченный на всякий случай. — Больше некому.
Двое других синхронно кивнули, соглашаясь с гипотезой, и тоже обнажили инструментарий — топор и молоток, по-моему, даже тот самый, которым я угощал Коробова.
Иван достал из кармана ПМ (пистолет Макарова), необычно, но ловко дослал патрон, уперев целик в бедро, и негромко скомандовал:
— Не разбредаться, держаться в куче, всем смотреть в оба. И потише: больше слушайте, меньше говорите.
Меня так и подмывало спросить, как они определили, что это именно «курки», а не законопослушные горожане, живущие, допустим, по соседству с больницей, или какие-нибудь злые военные, наподобие тех, что усердствовали во дворе гастронома. Никаких знаков, указующих на деятельность «курков», тут не было — откуда, вообще, такая категоричность?!
Ещё меня так и подмывало проявить военную смекалку: судя по сугробам в помещении, погром был давным-давно, возможно, в ночь с 13 на 14. Так что опасаться некого, погромщики за это время успели бы пешком дойти до областного центра.
Я, однако, промолчал. Не самое подходящее время для дискуссии, сейчас надо быстро соображать, как мы можем помочь Кате в этом разгромленном оплоте гуманитарной концепции.
— Господи, да что ж это такое…
— Нин, хватит причитать! — досадливо воскликнул Иван, озвучивая мою мысль. — Что делать будем? Пошевели мозгами, ты у нас тут одна врачиха на всех, тебе и карты в руки. Давай, надо собраться.
— Да-да, надо… — скорбным эхом отозвалась Нинель и опять принялась ворошить бумаги на «посту». — Сейчас посмотрим… Сейчас…
Оказалось, что это был не привычный автоматизм, чтобы чем-то занять руки, а вполне осознанное движение. Нинель наконец сфокусировалась, быстро разобралась с бумагами и сообщила, что надо пойти и поискать некоего Воробья. Судя по графику, он дежурил в ту роковую ночь с 13 на 14. Так что теперь нужно обследовать все этажи хирургии и найти Воробья, живого, мёртвого или полумёртвого. Ну и заодно посмотреть, в каком там состоянии операционная на третьем этаже.