– История знакомая, – заметила я.
– Паршиво мне было. Так паршиво, что хоть волком вой, – продолжал Доронин. – Ничего! Переболел, перемучился и стал жить дальше. Я потом специально съездил посмотреть, что этот Гурьянов из себя представляет. Оказалось, что он маленький, толстый, лысый и с носовым платком не расстается, все пот им вытирает. Тут-то я и понял, что никакой любви там нет! Меня Галя не любила, жила со мной, потому что ей было так удобно, но и его не любит. Вот тогда-то мне и полегчало окончательно. А через полгода Галина ко мне в клуб приехала. Разодетая в пух и прах вся, в бриллиантах, как и мечтала когда-то, да вот только в глазах у нее – тоска смертная. Ну, поздравил я ее с обретением долгожданного благополучия и материального достатка, а она – в рев! Плачет, словами захлебывается и все никак остановиться не может – видно, накипело давно, а душу излить не перед кем.
– А Лариса? – удивилась я.
– Как я понял, Гурьянов послал эту приживалку куда подальше и запретил Гальке ее в свой дом приводить. Ну, Галина его ослушаться не посмела, но все равно время от времени с Ларой встречалась, вещи, те, что из моды вышли, ей отдавала и все такое прочее.
– А Ларису от злобы и зависти трясло и ненавидела она свою подруженьку пуще прежнего, – покачала головой я.
– Точно, тем более что Лариска почему-то опять в медсестры попала, – подтвердил он.
– Почему? – удивилась я.
– Не знаю, не спрашивал – неинтересно мне это было, – поморщился он.
– Так, а почему Галина так недовольна была в этой новой богатой жизни? – поинтересовалась я.
– Гурьяновым, – кратко ответил он. – Он – и слюнявый, и потный, и вонючий. Ее при одном его виде трясет, а ведь ей с ним не только в одной постели спать приходится, но и трахаться, а ее во время этого процесса рвать тянет.
– Пошел в попы – служи панихиды, – заметила я.
– А официально регистрироваться он отказывается, потому что мать перед смертью клятву с него взяла, что не женится он никогда, – продолжил Доронин. – Жалко мне ее стало – я же ее любил! Ну, и предложил ко мне вернуться, а она отказалась, сказала, что уже привыкла деньги не считать и прислуге указывать, что надо сделать. И до того мне обидно стало, что послал я ее по всем известным адресам и из клуба вытолкал.
– Но она снова приехала, – сказала я.
– Приехала, – с горечью сказал Доронин. – Плакала, прощения просила… Ну, в общем, снова у нас закрутилось. Только в квартиру мою она больше ни ногой – соседи увидят, а вот в клуб – приезжала. Да ей не столько секс нужен был, сколько покой. Сядет с ногами на диван у меня в кабинете, свернется клубочком и думает о чем-то своем или журналы листает. А потом начала с собой Лариску таскать, правда, нечасто – тут уж я объяснил ей, что мне эту рожу видеть противно.
– И долго это тянулось? – спросила я.
– Долго, – кивнул он. – Только заметил я, что с Галькой что-то неладное начало твориться. То она веселая, то грустная, то смеется – до слез, то плачет. Думал, нервы у нее расшатались окончательно, а оказалось…
– Наркота! – уверенно сказала я.
– Да, на кокс она подсела, – подтвердил Степан.
– Кто же ей кокаин поставлял? – спросила я.
– Лариска, кто же еще?! Та еще сволочь! – с ненавистью сказал он. – Я у Гальки кокаин и отбирал, и выбрасывал, а она только смеялась и говорила, что Лариска ей еще достанет.
– Давай ближе к делу, – предложила я. – А то мне о страданиях Галины слушать уже надоело. С чего же она вздумала на Наталью Васильевну охоту открыть?
– Где-то с месяц тому назад это было, или около того, – сказал Степан. – Галька наш клуб сняла, чтобы девичник по какому-то поводу устроить. Пришли эти бабы расфуфыренные, уселись, едят, пьют, смеются, а потом мальчики вышли и начали работать. Тут одна женщина резко из-за стола встала и на выход пошла. Ее задержать попытались, но она все равно ушла.
– Это была Журавлева? – практически уверенная в ответе, спросила я.
– Да! – кивнул он. – Ну, отгуляли они, разъехались, а Галина с Лариской ко мне в кабинет пришли. Галька уже хорошо под кайфом была, и понесло ее по кочкам. Крыла она Журавлеву самыми последними словами – что ее, мол, уже тошнит от безумной любви Натальи к своему мужу. А на самом деле при такой роже она просто вынуждена мужу верность хранить, потому что на нее никто и не взглянет, а вот обрати на нее внимание какой-нибудь молодой мужик, так она тут же ноги и раздвинет. Галина все кричала: «Ну чем я хуже ее?! Она такая же дворняжка, как и я! Только ей все позволено, а мне – нет!» Как я понял, Гальку особенно бесило то, что не пускали ее в какой-то там «женсовет», не принимали за свою, а ей туда почему-то страшно попасть хотелось. Она объясняла, что это такой избранный круг, и, попади она туда, можно считать, что жизнь удалась, потому что там такие возможности, такие возможности! Галька не раз об этом говорила, но в тот вечер она как-то особенно разошлась. Я-то отмалчивался – пусть поистерит, а вот Лариска ей возражать начала, говорила, что Наталья никогда мужу не изменит, хоть какого угодно раскрасавца ей на блюде преподнеси, что она – вся из себя такая правильная-расправильная, женщина, мол, очень порядочная. Тут Галька вскинулась и ну на Лариску орать: «Эта порядочная женщина тебе всю жизнь сломала, ты из-за нее снова в медсестрах очутилась, а теперь ее защищаешь?!» Ну, и все в таком духе.
– Стоп-стоп-стоп! – воскликнула я. – Какого профиля врачом была Лариска?!
– Невропатологом, – недоуменно ответил Доронин.
– Все ясно! – сказала я. – Теперь понятно, откуда ноги растут! Только в той давней истории сама Лариска виновата была: такой она сволочью оказалась, что, будь я на месте Натальи Васильевны, я бы ее не то что с лестницы спустила, а пришибла бы на месте! Ну, ладно! Что дальше было?
– Да пререкались они, пререкались, а потом поспорили на кольцо с большим бриллиантом, что у Гальки на пальце было: устроит, мол, Галина так, что Журавлева мужу изменит, а если не выйдет у нее ничего, она Лариске это кольцо отдаст. Сделает так, чтобы и доказательства были: фотография или пленка.
– А Лариска их потом в Интернете выложит, чтобы Журавлевой отомстить, да еще и мужу Натальи Васильевны их пошлет, – догадалась я и не выдержала: – Господи-и! А я-то чуть мозги наизнанку не вывернула, стараясь понять, зачем все это затеяли! А это был просто спор между законченной дурой-наркоманкой и прожженной сукой, которая действительно весь белый свет ненавидит! – разбушевалась я. – Чужое счастье им поперек горла встало! Одна стерва продалась, но не подумала, что ей же за это расплачиваться придется. А вторая!.. Ох, и умна, сволочь! И подруженьку ненавистную захотела под монастырь подвести, и Журавлевой отомстить! А если не получится – хоть кольцо заграбастать! Это ведь она твою дурищу подзуживала, на Наталью Васильевну ее натравливала! Да-а-а! Умеет эта сука чужими руками жар загребать!
– Честно скажу: слушал я этот пьяный бабий треп вполуха – пусть языки почешут, даже не думал, что все это – всерьез, – с горечью сказал Доронин.