Пабловский решительно встал и куда-то ушел.
Оставшись один, Харитонов осмотрелся.
Изба избой, в углу – железная кровать с одеялом из шинельной ткани, над кроватью на деревянной стене висит книжная полочка. Харитонов поднялся, чтоб разглядеть книги – вдруг там что-нибудь мирное о дирижаблестроении. Подошел, провел рукой по пыльным корешкам, прочитал названия: «Пособие по корабельной навигации», «В помощь первому помощнику капитана», «Дневник агитатора», «Почему мы непобедимы» и тому подобные.
Глядя на эти книги, Харитонов вспомнил о недопитом чае и вернулся за стол. Чай уже остыл, но вкус его все равно был приятней речной или озерной воды, которой Харитонов за время пути напробовался вдоволь.
Харитонов попробовал вспомнить первый аккорд оркестра, но вместо него слышалась ясная мелодия скрипки. За окном серело – надвигался вечер, ощущение крыши над головой и радовало, и немного тревожило младшего матроса. Уж очень странной была крыша, хотя по сравнению с «отрядом» генерала Лыкова Музлаг был намного спокойнее и дружелюбнее.
Вернулся Пабловский.
– Порядок! Завтра праздничный концерт в вашу честь.
– Да не надо, – начал было Харитонов, но, встретив жесткий взгляд первого помощника, замолк.
– Для нас человек – это событие! – рассудительно произнес Пабловский. – Новый человек, конечно.
И пауза снова затянулась. Харитонова начала одолевать зевота.
– Устали? – кивнул первый помощник. – Ложитесь на кровать. Давно, наверно, не отсыпались?!
– А вы где ляжете?
– Я не люблю спать. Иногда днем вздремну, а так я себя от этого отучил.
Харитонов подошел к кровати. Сел. Металлическая сетка приятно прогнулась, жалобно скрипнув.
– Ложитесь, а я пройдусь еще, – Пабловский снова вышел, оставив Харитонова одного.
Харитонов сбросил сапоги, размотал пергаментные портянки, провел пальцем между большим и указательным пальцами правой ноги, выкатив оттуда комок грязи. Потом улегся и накрылся шинельным одеялом. Прикрыл глаза и очутился в детстве. Поерзал на кровати, и она снова жалобно заскрипела. Сон приближался не спеша, по мере того как Харитонов согревался каким-то особым, давно забытым теплом, теплом покинутого родительского дома, зимами хранившимся под тяжелым ватным одеялом.
Приятная вялость разлилась по телу, и сквозь закрытые глаза он увидел мальчика лет шести, странно, по-старинному одетого, гладко прилизанного, взгляд которого горел изумлением. Он был один в большой комнате, а за окном заходило багровое солнце. На стенах комнаты висели картины и чьи-то портреты. Неожиданно открылась дверь, и так же странно одетый мужчина внес подсвечник с двумя горящими свечами, внес и поставил на середину круглого стола, стоящего в центре комнаты. Это была сказка или заграница, но ничего фантастического в этой картинке не было. Мужчина, поставив подсвечник, вышел, а мальчик на цыпочках подошел к столу и долго-долго наблюдал за двумя огоньками, до того долго, что даже глаза его заслезились. Солнце уже зашло, а свечи все горели и горели. Вдруг прозвучал женский голос: «Вильям! Вилли!» Мальчик вздрогнул, но остался стоять возле свечей. В комнату вошла молодая женщина в длинном бежевом халате. Поглаживая и откидывая назад свои каштановые прямые волосы, она подошла к мальчику.
– Ну что ж ты не идешь спать? – ласково спросила она.
– Я жду, когда они догорят, – ответил мальчик.
– Глупенький! – нежно произнесла женщина.
Она наклонилась к свечам, и ее выдох потушил их.
– Зачем, мама? – удивленно спросил мальчик.
– Затем, что незачем жечь свечи без толку! Надо и слуге об этом напомнить.
Женщина взяла мальчика за руку и увела из комнаты, а над подсвечником поднимались две струйки белесого дыма. И вдруг зазвучала музыка, непонятно откуда и совершенно чужая, не имеющая никакого отношения ни к этой комнате, ни к мальчику.
Харитонов повернулся на другой бок – комната исчезла, но музыка продолжала звучать. Он открыл глаза и увидел недалеко от себя яркую точку.
– Кто там? – сонно спросил он.
– Это я, курю… – ответил голос первого помощника. – А что, не спится?!
– Музыка…
– А-а, да, это оркестр репетирует.
– Ночью?!
– У них же концерт завтра. Дело ответственное.
– Это тот, который для меня?! – Харитонов приподнялся на локтях, так ничего вокруг себя, кроме огонька папиросы, и не видя.
– Да, праздничный, для вас. И вы не думайте, что их кто-то заставляет. Знаете, как вас дирижер назвал? Аудитория! А перед аудиторией, как он сказал, оркестр уже много лет не выступал. Я для них – не аудитория!
До слуха Харитонова вновь донесся знакомый шквальный аккорд, но звучал он теперь намного тише и слабее, чем первый раз, а появившаяся следом скрипка была почти не слышна: не громче писка комара. Видно, стены срубной избы достаточно надежно защищали ее обитателей от громких звуков.
Харитонов опустил голову на нечто, заменявшее подушку, и снова закрыл глаза.
Проснувшись утром, услышал голоса дирижера и Пабловского, сидевших за столом.
– Смотри! – говорил первый помощник. – Если они ее съели – это одно дело, но если кто-то специально выпустил из загона…
– Съели, наверно, – успокаивающе произнес дирижер. – Кому надо выпускать?!
– А если съели, то найди кости и покажи мне, тогда вопросов больше не будет! Но если не съели!.. Я вам всем устрою!
Харитонов со скрипом поднялся и принялся накручивать на ноги портянки.
– Присаживайтесь к столу, – пригласил Пабловский. – Тут вас завтрак ждет.
Сев за стол, Харитонов увидел перед собой на железной миске жареного крольчонка. Взял в руки и за какую-то минуту обглодал до костей. Запил чаем.
– А вы уже завтракали? – спросил он.
– Одну словили, как положено – гостю, – ответил Пабловский.
– Одну – кого?!
– Белку, – пояснил хозяин избы. – Они здесь, вокруг Музлага, ручные. Мы ими собак откармливаем. Да и сегодня происшествие… Самая паскудная собака из загона исчезла. Хорошо, если ее эти скрипки и валторны съели, но если она живая где-то тут бегает, то лучше за проволоку не выходить.
– Очень злая, – поддакнул дирижер. – Она щенилась постоянно, поэтому так долго ее и держали: что лучше – один раз собаку съесть или каждый год по несколько щенков… Злая сука! Она еще при охране у одного, уже покойного гобоиста, кусок мяса из ноги выхватила.
– Ну, Фриц, буди оркестр. Концерт пора начинать, – сказал Пабловский.
Фриц вышел, а первый помощник уставился немигающим взглядом на Харитонова.
– Если вы в самом деле до Москвы дойдете, – вкрадчиво заговорил он, – скажите там, чтобы вернули нам охрану. Скажите: Музлаг, они знают, где это, один такой лагерь на всю Родину. Плохо без охраны. Никакого стимула, да и одичать можно. Как хорошо раньше было: НКВД, кухня, фельдшер… А так: выпустит какой-нибудь Кантор собак из загона, и начнут эти музыканты друг друга есть.