Чем больше я думал, тем очевиднее было отсутствие связи между майором Науменко и палаткой, подаренной мною отцу Гули. Но несмотря на это, мое любопытство не уменьшалось. Даже если фотоаппарат принадлежал простому киевскому (судя по найденной газете) туристу, все равно прошедшие двадцать с лишним лет придавали моей находке не только историческую ценность. Если этот человек пропал, до сих пор должны быть живы его родственники или кто-то из друзей, знавших, куда он отправлялся. Да и наверняка существует, как и раньше, клуб туристов со своими старожилами и ветеранами, для которых моя находка будет сущим подарком, поводом вспомнить о прошлом, а может быть, и раскрыть какую-то тайну, ведь исчезновение человека — это всегда тайна. Правда, может оказаться, что я найду самого хозяина фотоаппарата, бросившего все, спасаясь от песчаной бури.
Мои размышления вывели меня к событиям, предшествовавшим моему путешествию. Я вспомнил, как искал Львовича, Клима. Вспомнил, как любопытство, желание раскрыть еще не понятную мне тайну, привело меня на Пущанское кладбище.
Собственно, и мое нынешнее пребывание в Коломые было результатом этого любопытства.
Я вытащил из ящика стола пожелтевшую газету, развернул, включил настольную лампу. Просматривая заголовки статей, отражавших в основном трудовые будни и достижения города-героя Киева, я, к своему разочарованию, ничего интересного в газете не обнаружил. Снова взял в руки фотоаппарат. Счетчик отснятых кадров показывал «34». Теперь я уже был уверен, что он не врал. Осталось два неотснятых кадра.
— Надо доснять и проявить пленку, — решил я. Когда Гуля поднялась в комнату, я включил свет и посадил ее за стол.
— Улыбайся, — сказал я, перекручивая пальцем пленку.
Я щелкнул Гулю два раза и зачехлил «Смену».
— Откуда у тебя фотоаппарат? — удивилась она. Я рассказал ей, напомнил о палатке.
— И ты думаешь, что что-то получится? — спросила Гуля.
— А вдруг?
Она улыбнулась.
На следующий день утром мы, прихватив с собой фотоаппарат, отправились гулять по городу. Погода нас радовала — светило солнце, легкий нежный ветерок дул в лицо.
Мы дошли до нового микрорайона, где стояло несколько девятиэтажек. На первых этажах этих уродливых строений располагались магазины. Мы прошли мимо мебельного, мимо магазина автозапчастей. Выпили по чашечке кофе в гастрономе.
Там же спросили у продавщицы о ближайшем фотоателье. Оказалось, что это совсем рядом.
Фотограф — мужчина лет пятидесяти в синем халате, спортивных штанах и старых кедах на босу ногу — оказался скорее энтузиастом своего дела, чем бизнесменом. На мой вопрос о стоимости проявки пленки он только усмехнулся.
— Бутылку поставишь, если что-то выйдет, — сказал он.
Потом зашел в темную комнатку, кроме двери закрытую еще и тяжелой черной портьерой. Возвратившись, отдал мне фотоаппарат. Написал на конверте для фотографий свой номер телефона.
— Возьми, — сказал мне. — Позвонишь через пару дней. Если женщина возьмет трубку, позовешь Витю. Через два дня я позвонил.
— Приходи, посмотришь, — сказал Витя. В его голосе присутствовала какая-то загадочная для меня неопределенность, полное отсутствие эмоций.
В фотоателье я шел один. Гуля осталась помогать старушке консервировать помидоры.
Пока добрался, заметил, что меня два раза обогнали одни и те же белые «Жигули». Перед тем, как зайти в фотоателье, я оглянулся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил.
— Проходи сюда, — фотограф выглянул из темной комнатки на звук подвешенного к входной двери колокольчика и подкрепил свои слова жестом.
Я зашел. Закрыл за собой дверь. Красный фотофонарь, стоявший на полке на уровне моей головы, создавал в комнате странное, немного загадочное освещение.
На столе стояла стопка пустых разноразмерных ванночек. На веревках, натянутых под потолком, сушились большие фотографии, как белье на улице. Я присмотрелся к одной из них, думая, что это отпечатки с моей пленки.
— Сейчас, сейчас, — сказал Виктор, стоя ко мне спиной. Потом он щелкнул выключателем и яркий свет лампочки, свисавшей с потолка, поглотил слабое свечение красного фонаря.
Он вытащил из ящика стола маленький конверт из-под фотобумаги. Достал оттуда пачку фотографий. Оглянулся на меня.
— Думаю, что лет двадцать назад за эти снимки могли и убить, — сказал он и отступил на шаг от стола, освобождая мне место. — Качество, конечно, паршивое.
Зерна много.
Я взял несколько фотографий, разложил их. Наклонился, присматриваясь. На одной увидел шхуну, снятую с верхней точки берега, потом та же шхуна, только с другой точки, просто снимок линии берега, такого знакомого мне по недавнему путешествию, две групповые фотографии: пять мужиков, четверо стоят, один присел внизу по центру.
— За что здесь могут убить? — оглянулся я на фотографа.
Витя подошел, взял фотографии, просмотрел их. Оставил в руке три, остальные опустил на стол.
— Вот на эти взгляни. Повнимательнее. Я взял снимки. Верхний был мне уже знаком: четверо стоящих, один сидящий. Я присмотрелся. Показалось, что человек сидел на песке как-то странно, но больше ничто не привлекло моего внимания.
— Возьми-ка эту штуку, — Витя протянул мне увеличительное стекло.
Под лупой смысл фотографии резко изменился. Я увидел, что человек, сидевший на песке, был связан. Его ноги были связаны в лодыжках, колени подтянуты, а руки, связанные в запястьях, словно надеты на колени. Четверо стоящих смотрели в объектив с самоуверенными улыбками. Сидевший пленник смотрел куда-то в сторону, голова его была чуть наклонена, рот приоткрыт.
— Он здесь живой? — обернулся я к фотографу Вите.
— Там, может, и живой. А вот на следующих снимках — вряд ли.
Я посмотрел на следующий снимок: двое мужиков в сапогах и длинных черных куртках с капюшонами тащили пленника за руки-ноги грудью кверху. Голова его безвольно свисала вниз. На третьей фотографии я увидел тех же четверых, стоящих у небольшого песчаного холмика. У ног одного из них из песка торчала саперная лопатка. В вершину холма была воткнута палка, к которой ремнем был привязан полевой бинокль. Эта конструкция словно пародировала могильный крест.
— Ну что, с тебя бутылка, — задумчиво произнес Витя. — Можем ее у меня и оприходовать, я тут рядом живу.
Я опустил фотографии на стол. Фотограф вложил их обратно в конверт из-под фотобумаги, протянул конверт мне. Отдельно вручил коробочку с проявленной пленкой.
— Подожди там, — он кивнул в сторону приемной фотоателье. — Я переоденусь.
В гастрономе мы остановились у винного прилавка.
— Что брать? — спросил я.
— Портвейн, красный, — сказал Витя. — Вон там, сверху на полке. Написано «Массандра».