После этих слов испуг уже засветился в глазах Вероники. Она поднялась из-за стола.
– Я пойду уже, – заговорила сбивчиво. – Надо домой вернуться…
– Погоди, – Дарья Ивановна тоже поднялась и опустила свои руки на плечи Вероники. Усадила ее мягко, ненавязчиво. – Ты не можешь в таком состоянии одна на улицу идти! Хочешь, я тебя проведу?
Чувство внутреннего разлада заставило Веронику нервно оглянуться по сторонам. Словно она искала пути к отступлению, к спасению. Но взгляд нашел спасение на столе. Она взяла свой бокал, снова пригубила, потом сделала глоток.
– можно, я пока тут у тебя посижу, успокоюсь, – смиренно попросила она хозяйку.
– Конечно, посиди! Отдохни! может, приляжешь на полчасика?
Вероника согласилась. Продолжать разговор с подругой у нее больше не было сил, а сидеть рядом с ней и молчать было бы просто невежливо. Перебросив снятую дубленку через спинку стула и поставив итальянские сапожки под стол, Вероника аккуратно, чтобы не помять длинную юбку, легла на диван. Дарья Ивановна заботливо накрыла ее пледом и вышла на кухню.
Киев. Улица Рейтарская. Квартира номер 10
Утренний разговор с женой напугал Семена. Не ожидал он от нее такой вздорной реакции. И что он ей такого сказал? Только то, что можно удочерить красивую девочку. Ведь у них нет детей! Нет и не было. А ведь пора! Еще несколько лет, и будет поздно! А так можно первую удочерить, она в Веронике материнский инстинкт разбудит, и тогда захочет Вероника и родного ребенка завести?! Ведь еще тогда, семь лет назад, после аварии, ее психиатр встречался с Семеном и говорил, что теперь им нужна стабильная и полноценная семейная жизнь, полная забот и мелких проблем. Странно, что он ей этого не говорил. Ведь она к нему почти целый год раз в неделю ходила. Ходила по утрам, возвращалась довольной и сосредоточенной, а к вечеру ее опять зашкаливало. Начинала плакать, ходить по квартире, заглядывать за занавески. Искала свою дочку, которой у них не было. Искала, как загипнотизированная, не видя и не слыша Семена. И каждый такой поиск по квартире длился дольше получаса. Потом она садилась, бледная, в кресло, стоявшее напротив окна и балконной двери. Смотрела перед собой, но в никуда. Из ее широко открытых глаз текли слезы. Он подходил к ней, опускался у кресла на колени, брал в руки ее ладонь, целовал пальцы, пытался успокоить. А она, не глядя на него, шептала: «Пойди найди ее! Приведи домой!»
И он одевался и шел на улицу. В первые дни просто стоял у парадного. Иногда час, иногда полтора. Потом возвращался. Находил Веронику в том же кресле и в той же позе. Говорил, что не нашел. Она молчала минут пять. Потом кивала и протягивала ему руку. Семен помогал ей подняться и укладывал ее в кровать. Это продолжалось изо дня в день. Семену надоело стоять поздно вечером у парадного. Теперь он ходил по темным улицам, кружил проходными дворами. С ним стали здороваться вечерние прохожие, всегда в одно и то же время оказывавшиеся у него на пути. Он их тоже теперь узнавал в лицо, несмотря на темень. Несколько месяцев спустя ночью на улице он с испугом осознал, что он действительно ищет ее теперь, эту девочку, которой у них никогда не было. Он даже спросил однажды у поздоровавшегося с ним прохожего: «Вы тут ребенка не видели? Девочку. Три годика ей». Прохожий вызвался помочь с поисками, и они вместе обошли все проходные дворы поблизости. В какой-то момент Семен спохватился. Поблагодарил прохожего, сказал, что, видимо, жена уже нашла ее.
Прошел почти год, прежде чем сеансы у психиатра помогли Веронике и она забыла о ребенке и об аварии. И все было так хорошо и спокойно! Почти спокойно, конечно. До этого утра! И как он не подумал о том, что разговор о ребенке обязательно напомнит Веронике об аварии?!
Семен огорченно покачал головой. Прикусил губу. И подумал, что ему-то как раз очень хочется иметь ребенка. Этот мир слишком холоден, и не только зимой. В этом мире надо иметь надежду. Лучшая надежда – это ребенок, свой, родненький.
«Куда она побежала? – Семен переключился в мыслях с ребенка на жену. – Наверно, к своей подруге, к аптекарше…»
Семен пошел на кухню, забрался на табуретку и достал с верхней полочки навесного шкафчика тетрадку-дневник покойного аптекаря. Уселся с тетрадкой за столик, стал рассматривать знакомые рисунки. И успокоился. Почему-то подумал, что вот эта, нарисованная аптекарем Алиса, наверняка бы захотела стать матерью. Ведь так легко дорисовать к этим силуэтам силуэт ребенка. Получилась бы божественная эротика! Но ведь у аптекаря тоже не было детей! Иначе бы у его вдовы хватало бы других забот, кроме вешания и снимания веночка и встреч с Вероникой.
За страничкой с последним карандашным рисунком снова шла страничка, испещренная мелким, «медицинским» почерком. Каждый абзац начинался с более или менее легко прочитываемой даты. Вот и эта страничка начиналась с даты. «28 февраля 2000 года».
Семен задумался. В аварию они попали в октябре, двенадцатого октября. Октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль. Четыре с половиной месяца после аварии. Семен наклонился поближе к раскрытой тетради. Уставился на рукописные строчки, которые, как ему теперь казалось, были написаны сознательно неразборчиво, чтобы никто не мог узнать тайную жизнь аптекаря. Были ли эти карандашные рисунки тоже частью его тайной жизни? Если да, то где-то в этих записях наверняка присутствует и Алиса. Алиса семилетней давности?!
Семен посмотрел в окно. На оконном стекле солнечный свет преломлялся в капельках воды, золотил их. Угол кухонного столика тоже был окрашен солнечным желтоватым светом. Семен опустил в этот свет левую ладонь и почти сразу почувствовал тепло. Тепло грядущей весны. Оставив ладонь в солнечном тепле, возвратил свой взгляд на страничку тетради-дневника.
«28 февраля 2000 года, – прочитал он снова и повел взгляд дальше. – А. ушла около десяти вечера. Забыла у меня свои золотые часики с браслетом-цепочкой. Она не хочет лечиться. Просила, чтобы я просто ее ценил такой, какая она есть. А у меня болит голова из-за бессонных ночей. Хорошо, что Дарья любит выпить. Работа над новым успокоительным движется к финалу. Лекарство будет вызывать полное безразличие. Сначала несколько часов безразличия, а потом долгий здоровый сон. Уже опробовал на Дарье».
Семен снова бросил взгляд на окно, на золотые капельки, прилипшие к нему с внешней стороны.
«“А.” – это Алиса, – подумал он. – Отчего она не хотела лечиться? У нее были золотые часики-браслет?»
Размышления Семена прервал звонок мобильного телефона, оставленного на ночь в коридоре, в кармане кожаной куртки.
– Алло, Семен, чего не звонишь? – спросил голос Геннадия Ильича.
– Я собирался, – неуверенно ответил Семен.
– С женой говорил?
– Да, – Семен вздохнул. – Она не готова…
– Жаль, – сказал депутат поникшим голосом. – Очень жаль.
Пауза в разговоре длилась не меньше минуты.
– Перезвони мне через час, – приказал напоследок Геннадий Ильич, вздохнул и дал отбой.