Киев. Июль 2004 года.
– Тут такое было! Такое было! – запричитала Нилочка, как только я зашел к себе в приемную.
– Что? Что такое?
– Они к вам заходили. Заперлись в кабинете. Наверно, обыскивали ящики стола…
– Кто они? – спросил я озадаченно.
Предчувствия были удивительно нехорошими, а если учесть, что в министерство я приехал прямо из Борисполя… Правда, сначала завез Свету домой. Но Париж еще сидел во мне, нежно циркулировал по венам и артериям, растворенный в крови, как благородный алкоголь.
– Ладно, – выдохнул я. – Сейчас посмотрим! Не соединяй меня ни с кем!
Она кивнула. Я закрылся в кабинете. Осмотрел свое рабочее место – никаких следов беспорядка. Те же папки, стопки документов. Визитница «водяная мельница» стоит как всегда справа.
Из приемной донесся телефонный звонок. Прозвенел, и снова стало тихо. Мой телефон молчал.
Я открыл по очереди ящики стола. Все на своих местах. Даже те несколько заклеенных конвертов, которые мне было недосуг распечатывать. Что там? Ясное дело – доллары. А вот откуда и от кого – не вспомнить. Приходили какие-то депутаты и бизнесмены, о чем-то спрашивали, о чем-то просили. Я кивал, обещал что-то. А потом смотришь: никого нет, а на столе конверт. Один раз я даже рассмеялся. Кто-то из посетителей во время разговора держал в руках книгу «Как стать миллионером». Потом он ушел. А книга осталась на столе. Я за нее, чтобы догнать да вернуть, а из книги конверт падает. Увесистый. Но, конечно, не миллион.
Надо что-то с ними делать, подумал я. Кем бы ни были эти люди – спецслужб у нас теперь, как ЖЭКов, – но раз денег не тронули, значит, искали что-то другое. Надо быть осторожнее и готовым ко всему.
Я вытащил конверты. Посчитал. Одиннадцать штук. Раскрыл, стал сортировать по купюрам. Сотки к соткам, полтинники к полтинникам. И вдруг один из открытых конвертов вызвал у меня приступ хохота – плотная пачка новеньких однодолларовых купюр! Не поленился сосчитать – сорок восемь долларов! Вот так шутка!
Считать деньги – занятие приятное. Но когда считаешь долго, то подушечки больших и указательных пальцев теряют чувствительность. Возникает такое ощущение, будто шершавые купюры полируют пальцы, покрывают их каким-то лаком, сквозь который не ощутишь ни тепла, ни холода!
Итог инвентаризации содержимого конвертов оказался смешным – тринадцать тысяч восемьсот долларов. Что же это я такой дешевый? Впрочем, я не просил, мне и не давали. И вот эта сумма «недаваний» – а просители, должно быть, думали: «Ну надо же какую-нибудь мелочишку оставить, чтоб не подумал, будто мы скряги какие-то», – теперь вызывала у меня еще и обиду, вдобавок ко всей остальной гамме переживаний, замешанной на самоиронии.
Надо их куда-то деть! Я выглядываю в окно: Печерск в деньгах не нуждается. Здесь даже дворники толще и жизнерадостнее, чем в любом другом районе.
– Нилочка! – Я приоткрыл дверь в приемную. – Подойди!
Она заходит. Милейшее личико с круглыми зелеными глазками. Прическа в стиле Веры Холодной. Я и не обратил внимания, когда зашел. Красный приталенный жакетик и обтягивающая черная юбочка до колен. Просто куколка с умным взглядом.
– Возьми. – Я киваю на доллары. – Купи себе квартиру!
Нилочка делает полшага назад. Смотрит на меня сперва чуть напуганно, но потом, при новом взгляде на пачки зеленых купюр, в ее глазах появляется задумчивость.
– Вы не шутите? – Зелененькие глазки смотрят на меня выжидающе, по-детски, словно я пообещал показать ей фокус.
– Бери-бери, в твоем возрасте нужно жить с мужчиной, а не с родителями.
Она опять смотрит на доллары и, наверно, думает, как их брать так, чтобы каждое движение ее рук отличалось грациозностью. А может, она думает: во что сложить эти деньги. Ведь любой кошелек окажется маловатым. Надо ей помочь. Я оглядываюсь по сторонам, заглядываю в ящики стола. В нижнем вижу большой коричневый конверт из плотной бумаги.
Сам складываю туда доллары.
– Возьми!
В ее глазах появляются неожиданные слезы.
– Вы такой странный, – шепчет она. – Я никогда не знаю, что вам нравится! Я бы… Но я честно не знаю…
– Ну что ты, – мне хочется погладить ее по головке, успокоить.
Наконец она берет конверт и, опустив глазки, выходит из кабинета.
«Ну вот, – думаю я. – Хоть одного человека сделал счастливым».
Мысли мои успокаиваются, замедляют темп. И странное чувство облегчения словно вытесняет из моего тела энергию. Я опускаюсь на кресло. Зеваю. Что у меня сегодня? Чтобы узнать, надо снять трубку и спросить у Нилочки. Но беспокоить ее именно в этот момент не хочется. У нее сейчас, наверное, время мечтаний. Наверняка она мечтала об отдельной квартире. Наверняка думала, что это нереально. А теперь ей надо хотя бы мысленно совместить мечту с реальностью. Для этого необходимо немного тишины, немного покоя.
Со мной тоже такое было, когда я понял, что сестра Вали, Светлана Виленская, может стать моей. Это сейчас, когда Светлана уже моя жена, отсутствие новой мечты причиняет мне некоторое беспокойство. Но меня таким беспокойством от жизни не отвлечешь!
Киев. Октябрь 2015 года.
– Веснушки вам к лицу, – говорит Майя Владимировна.
Моя правая рука автоматически тянется к лицу. Я поглаживаю себя по щеке, по колючему подбородку: все-таки уже вечер, а привычки бриться дважды в день у меня нет. Хотя иногда и приходится.
Мы ужинаем в малой гостиной за круглым столиком. Прислуживает молодая девчонка-блондинка в коричневом платьице с белым передником. Зовут ее, кажется, Зоя. Она потомственная прислуга. Четыре или пять поколений.
– Знаете… знаешь, – сбивчиво говорит Майя Владимировна, – я сейчас даже рада, что так получилось.
– Как получилось? – интересуюсь я, хотя меня это и не интересует.
Она все чувствует. Не только потому, что женщина. Ее взгляды пронизывают. Ее лицо изменилось за последнее время к лучшему. Пропали морщинки, и сам взгляд просветлел.
– Можно убрать? – спрашивает у нее кажется-Зоя, опустив взгляд на нетронутую тарелку с заливным осетром.
Майя Владимировна кивает.
Я дожевываю своего осетра, щедро политого японским кисловатым хреном. Майя Владимировна подносит к губам бокал «Шардоне».
– Скажи, – я фокусирую свой взгляд на ее глазах, – а с чего все это началось?
Она не понимает. Она хочет уточнить.
– Кто тебе предложил? Ну, чтобы взять сердце для моей операции.
На ее лице сожаление.
– Давай не будем об этом. Во-первых, я подписывалась и обещала никому ничего не говорить. Во-вторых, мне неприятно об этом говорить. Понимаешь?