– Это правда, господин Иорг. Но разве мы имеем право давать людям в руки такого рода инструменты вмешательства в человеческую психику?
– Не вы их придумали. Они существуют. С давних пор. Кто много читает и интересуется медициной или психологией, тот знает, как стимулировать женщину.
– Но мораль, господин Иорг…
– Я вас не совсем понимаю. Кто сделал несчастной эту женщину? Вы или ее муж-гомосексуалист? Вы, по крайней мере, доставили ей немного наслаждения и радости. В киносценарии вы должны были на ней жениться и создать семью. Но вы на следующий день вернулись домой и с невинной миной объяснили жене, что не было ветра и вы не смогли вернуться к ней. В «Дон Жуане» Мольера встреченная вами женщина ругала бы вас, преследовала, засыпала проклятиями, говоря, что вы ее соблазнили и обманули. А в жизни? В нашей жизни? Через три дня в маленьком городке, недалеко от вашего дома, в ресторане на обеде с женой, вы встретили эту пару. Женщина вместо проклятий одарила вас деликатной и благодарной улыбкой, которая была не столь уж деликатной, если ее заметила ваша жена и сказала: «И почему все они так к тебе неравнодушны? Честное слово, куда не пойдешь, везде какие-то бабы пожирают тебя глазами». А вы сказали: «Ты как всегда все преувеличиваешь, моя дорогая…».
– Значит, нет спасения для моего героя?
– Мне очень жаль, но нет, – заявил Иорг.
* * *
Мне постоянно кажется, что у читателей этой книги может появиться чувство некоторой неудовлетворенности. Возможно, я должен писать о себе, о жене, сыне, дочери, о Петре, лесничем, который читает Хайдеггера и Кьеркегора, об агрономе, о Зофье и Розалии, о которой мужчины говорят «эта шлюха». Читатели любят истории о том, как живут другие, едят, ругаются, сожительствуют. В одном американском доме поставили несколько телевизионных камер, которые подсматривали обычную жизнь обычной американской семьи, – и это была настоящая сенсация. Старые писатели умели делать то же самое, они просто поднимали крыши домов либо снимали одну стену и на сотнях страниц позволяли нам наблюдать за жизнью какой-нибудь семьи – так родилась «Семья Тибо», «Сага о Форсайтах» или «Семья Уайтоуков». У нас популярны «Ночи и дни» и «Семья Матысяков».
Конечно, я мог бы описать такую семью Матысяков, в которой герои имели бы высшее образование и вели разговоры о литературе, а не об очередях за мясом. Я мог бы написать нечто вроде «Идеального супружества» Ван де Вельда, но более современное, полемизирующее с этим почтенным автором, которому казалось, что достаточно людей соответствующим образом положить в кровать и они будут счастливы. Сегодня мы знаем, что сексуальная психотерапия иногда бывает намного важнее, чем соответствующий «механизм акта». Но и этот механизм тоже важен, хотя к нему так пренебрежительно относится Фромм в своем «Искусстве любви». Как говорил один из моих профессоров, «воспаление легких аспирином не вылечишь. Но, дорогие коллеги, я вас просто умоляю, не пренебрегайте аспирином».
Когда-то перед писателями стояла простая задача. Они обычно использовали «непосредственную характеристику». На какой-то странице появлялся герой, и автор подробно описывал его внешний вид и духовный мир. Когда-то была обычная «речь», сегодня «речь ложно обусловленная». От писателя сегодня требуют интеллектуального лицемерия и «косвенной характеристики». Если я о ком-то напишу, что он «хороший» или «мудрый», то можете быть уверены, что вскоре я так направлю действие, что эта «доброта» и «мудрость» окажутся, по крайней мере, сомнительными. Если я пишу о себе, что являюсь «человеком компромисса» или что я «подлый», то вскоре сюжет будет развиваться так, что мой «компромиссный подход» станет сомнительным, так же как и моя «подлость». В современной литературе говорить о людях и вещах напрямик является большой бестактностью. Поэтому ни один уважающий себя интеллектуал не слушает «Семьи Матысяков». Другими словами, я вам ясно даю понять, что ваша неудовлетворенность беспочвенна, ибо если я пишу о Иорге, Эвене, о Рите или Марлове, и о тех, о ком я еще расскажу, то одновременно я косвенно говорю о себе, о своей жене, о сыне и дочери, о лесничем, агрономе, Зофье и Розалии, о Петре.
Но, может быть, я ошибаюсь? Возможно, вы об этом знаете, а ваше чувство неудовлетворенности вызвано совершенно другими причинами? Может, суть дела заключается в том, что я не рву рубашку на груди, не царапаю ногтями свое лицо, как это делал герой Камю, не мочусь на портрет какого-нибудь высокопоставленного лица, как это делал герой «Соглашения» Казана. К тому же я не выкладываю на дворе большую кучу книг и не жгу «Ромео и Джульетты», хотя знаю, что Джульетте надо было еще два года ждать первых месячных, не жгу «Вертера», хотя понимаю, что он был неврастеником в депрессивном состоянии, я не жгу книг Камю, Джойса, Беккета и Сервантеса, а со всех обложек этих книг аккуратно стираю пыль и время от времени перечитываю, стараясь их по-новому понять. Одним словом, я вовсе не бунтовщик, хотя это мне очень бы пригодилось, если бы я хотел стать литературным героем.
Однако я постоянно вспоминаю сцену из Гоголя, когда один из героев постоянно жаловался на учителя, который, рассказывая о великолепии Александр а Македонского, так возбуждался, что ломал стулья в классе. Этот герой говорит: «Александр Македонский был действительно великим человеком. Но зачем же стулья ломать?». И я про себя думаю: Джульетте и в самом деле оставалось два года до появления первых менструаций, но почему не следует читать «Ромео и Джульетты»? Дон Кихот был клиническим сумасшедшим, но зачем сразу сжигать эту книгу или закидывать ее на чердак? Политический строй Соединенных Штатов мне совершенно не нравится, но зачем из-за этого мочиться на портрет президента? Писая на портреты, расцарапывая себе лицо, сжигая или уничтожая книги, невозможно доказать какую-то истину. До войны в доме моего отца скрывался один из самых известных польских бунтовщиков, которого постоянно разыскивала полиция. Это был один из самых спокойных и наиболее уравновешенных людей, каких я когда-либо знал. Какая жалость, что с ним не знакомо большинство писателей, которые часто представляют нам всякого рода героев-бунтарей – ломающих стулья, писающих на портреты, царапающих собственное лицо или еще хуже – стреляющих из-за угла в невинных людей.
И все же я считаю себя бунтарем. Я бунтую против «Ромео и Джульетты», против «Дон Кихота» и других, но очищаю от пыли эти книги и первым бы стал их защищать, если бы им грозила какая-нибудь опасность. Дело в том, что мне хочется привести свои аргументы.
* * *
Но как доказать, что ты прав? Рассказывая истории, взятые из жизни, или выдумывая различные примеры?
У меня в этом смысле очень нехороший опыт. Каждый раз, когда я хотел описать то, что я и в самом деле пережил, все мои книги отвергали, утверждая, что я представил неправдоподобную историю. Если же я что-то придумывал, сидя за письменным столом, все было в порядке, правдоподобно и в наилучшем стиле. Думаю, что выдумывая какой-нибудь рассказ, мы делаем это под «кого-то»: под издателя, под критика, под читателя. А жизнь ничего не делает «под кого-то». Поэтому люди с хорошим вкусом рассказывают в компании не реальные истории из своей жизни, а выдуманные.