А может, он действительно рехнулся, причем не сегодня, не сейчас, а уже давно? Стал заурядным параноиком и принимает рождающийся в его голове бред за реальность. И, стало быть, не было ни Нохора, ни провалов в иномирье, ни выстрелов золотыми пулями, ни ночи у Мэлсдоржа. А шрам на знакомом животике археологической Светы? Его что, не зафиксировало больное сознание? Или сейчас все происходящее ему мерещится?
Заваривающаяся в голове каша грозила полным умственным расстройством. Нестерпимо захотелось выпить. Может, раз пять по сто граммов помогут разобраться.
– Водка есть? А еще лучше спирт.
– Что?
– Выпить у тебя есть, Света?
– Не держим, – обиженно буркнула, потом, видимо, почувствовав, что не от скуки рядом с ней, не от неудовлетворенности ею как женщиной, а от чего-то другого, к чему она никак не может иметь отношение, потянуло мужика на мысли о выпивке, примирительно добавила: – Действительно нет.
– Пойду я. – Сварогу ничего не хотелось объяснять ей, да и как объяснишь? Слава Богу, Света не расспрашивала ни о чем, молча провожала его сборы внимательным взглядом, только перед самым уходом не выдержала, спросила:
– Заглянешь еще?
– Да, – он был рад, что не приходится врать, – если со мной ничего… Ну, ладно, пока…
«Мэлсдорж, Мэлсдорж. Он, пожалуй, единственный в этой долбаной степи, кому я сейчас могу выложить всю свою завихрень. Пожалуй, и помочь, кроме него, никто не сможет. Разве только сам себе. Например, пулей в лоб».
Но сначала, перед тем как отправляться к старику, требовалось выпить. Такого с ним давно не было, чтобы алкоголь превращался в навязчивую идею, в желудочное нытье, в категорическое требование всех клеток организма.
Ноги ускорили шаг, едва показались ворота с огромными красными звездами, бетонный забор, часовой под грибком.
Привычно бросив взгляд на бойца, наморщившего лоб (конечно, высчитывает, сколько там осталось до прихода разводящего со сменой), Сварог уже шагнул на крыльцо КПП, уже правая рука начала свой вылет, чтобы ухватиться за дверную ручку… Майора кинуло назад, развернуло к часовому. «Рядовой Жимнов, вторая рота», – услужливо пробарабанил вестовой его мозга.
Жимнов, заметив, как пристально разглядывает его майор, забеспокоился, автоматически оправил ремень, вернул на положенное место до того лихо заломленную на затылок «афганку».
«Бред продолжается? Или Жимнов совсем уж офонарел на втором году службы? Лучше бы второе…» – думал Сварог, пялясь на солдатский шеврон, приделанный к правому рукаву «парадки» часового.
Майору показалось, что он услышал вздох облегчения, когда наконец отвернулся от бойца и продолжил свое движение к КПП. Мозг отказывался анализировать происходящее. Где-то на самом дне сознания все-таки бултыхалась слабая надежда на Жимнова, на то, что тот забурел в «дедах» до идиотии.
Надежде суждено было развеяться уже в здании контрольно-пропускного пункта. У двух солдат с повязками дежурных по КПП шевроны располагались там же, где и у Жимнова, справа, противореча уставу и представлениям о жизни майора Сварога.
Видимо, когда он ступил на территорию родного военгородка, выражение лица у него было еще то, потому что образовавшийся рядом малознакомый прапорщик Кузьмин, ободряюще похлопав по плечу, заговорил голосом, каким обычно обращаются к тяжелобольным:
– Да брось ты, подумаешь. Ну, перебесится, будет еще прощения на коленях просить. Обычная наша, бля, гарнизонная история.
– Что? – вырвалось у Сварога.
– Да наладится у тебя с жинкой все. У всех, считай, такое с бабами творилось. Пошли лучше ко мне в каптерку, развеемся, сегодня ж «шило» выдали. Я тебе про свою расскажу.
– Почему сегодня? Спирт привозят в конце месяца.
– Да ты что, перегрелся? – хохотнул Кузьмин. – С девятого по двенадцатое, по графику, пока сбоев не было. Пошли, пошли…
– Да нет. Мне… домой надо, спасибо… в следующий раз… – Сварогу совсем не хотелось пить с Кузьминым.
И вообще желание надраться как-то враз отшибло.
– Ну, как знаешь. Пока!
«К Мэлсдоржу, срочно к старику, иначе если я не еще свихнулся до сих пор, то точно свихнусь». Но все-таки майор прежде решил пройтись по городку. Чтобы увериться… Вот только в чем?
Подтверждения не заставили себя ждать. Решетки на окнах санчасти. Их не могли поставить за полдня. И зачем они вообще нужны? Перила крыльца «военторга» с утра были ядовито-зеленые, сейчас выкрашены в голубое. Супруга старлея Григорьева, получается, за несколько часов сбросила килограммов двадцать и теперь щеголяла в юбке выше колен. На спортплощадке появились баскетбольные щиты.
Все, хватит. К Мэлсдоржу, пускай разъясняет.
Как он отмахал путь до юрты старого пастуха – не заметил. По дороге ни о чем не думал, любые размышления укрепляли бы подозрения в паранойе, усугубляли бы дурноту на душе. Он просто шел, просто вспоминал по пути любимые стихи. Юрта Мэлсдоржа, как тот и утверждал в одну из их последних встреч, стояла на старом месте. Сварог остановился у входа в нее, громко позвал…
…Он досидел возле юрты до сумерек. Не дожидаясь старика-пастуха, нет, того не дождешься, если правду говорят, что он уехал третьего дня куда-то на другой край степи и вернется не раньше чем через месяц. Просто никуда не хотелось идти. То немногое, что вокруг он мог назвать своим, близким, изменилось, сделалось чужим, чуждым, пугающим. К чему не хотелось прикасаться, к чему не привыкнешь, чего всегда будешь опасаться. А если он все-таки свихнулся («Хотя не похоже, – ощущал он на клеточном уровне, – хоть режь, не так это происходит».), то обречен или лечиться, распрощавшись навсегда с десантом и армией, или жить в мире своих глюков до тех пор, пока не разоблачат.
За горло схватило одиночество, не то, на которое жалуются за стаканом, а другое, настоящее, когда хочется выть и рвать на себе одежду, от которого стреляются. И ему вдруг показалось, что происходящее с ним сейчас – расплата за отказ, за те две золотые пули.
Сварогу вдруг нестерпимо захотелось переиграть все назад, крутануть обратно то колесо, которое крутится только в одну сторону. Изничтоженный своими руками шанс казался единственным, ради чего стоило жить, а собственная решимость избавиться от лучшего будущего – достойной последнего придурка. При мысли, что он, побывав за таинственной дверью, сам заколотил ее за собой и обречен отныне на этот мир, тоскливое бешенство захлестывало мозг. Нестерпимо хотелось иного – иных миров, иной жизни, иной судьбы.
Неизвестно, успел ли он подумать, что страстные желания имеют пакостное свойство сбываться.
А может, все произошло так быстро, что и не успел.
Потом пьяный доктор Зуев говорил особисту, что в Англии вот ежегодно пропадают без вести двенадцать тысяч человек и ничего, никто не делает из этого драмы. Трезвый особист послал его подальше и угрюмо сидел над докладной – он вообще-то привычно узрел в бесследном исчезновении майора С.С.Сварога китайские происки, но совершенно не представлял, как это аргументировать на бумаге. Мэлсдорж кое-что чуял, но его никто не спрашивал.