– Назови свое имя, – требовал назойливый голос. – Ты стыдишься своего имени? Ты трус? Твое имя слишком позорно звучит, чтобы произнести его, да? Ты трус! Ты боишься!
Хохот нескольких глоток сопровождал арию невидимого солиста. Хохотали наглые, сытые, уверенные в себе, и Сварог рявкнул в ответ, выкрикивая оскорбления, несравненно более обидные, чем те, какими его награждала невидимая свора. Этот дурацкий поединок длился недолго. Голоса умолкли, исчезло пламя, остался неведомо откуда идущий свет без теней.
И в этом свете над Сварогом склонилось чудовище.
Бледно-синее, безволосое, морщинистое. Лысая голова склонялась к лицу Сварога, ровным желтым светом сияли глаза с вертикальными кошачьими зрачками, щелкала треугольная клыкастая пасть, омерзительно вонявшая гнилью и падалью. Ссохшиеся пальцы с черными когтями тянулись к горлу Сварога и никак не могли до него добраться, словно невидимая преграда исправно работала на обе стороны, сковывая Сварога, но и защищая.
Узкий язык, красный, острый, дергался в слюнявом зеве. Чудище, раскачиваясь, брызжа слюной, орало:
– Скажи свое имя! Имя!
Но напугать оно могло разве что таежного отшельника, не приобщенного массовой культурой к хрипящим монстрам и воющим покойникам. А Сварог, мало того что многого насмотрелся на экране, еще больше жути пережил наяву – и сам творил эту жуть. Чем дальше, тем больше отдавало самой вульгарной комедией, детскими страшилками.
– Пошел вон, – сказал Сварог.
– Это все зря, зря, зря… – забубнили вокруг голоса, словно перекликались.
– Время уходит, уходит, его нет совсем…
– А мы бессильны, бессильны…
– Но мы не можем быть бессильными…
– Не имеем права…
Голоса искажались странным эхом, плыли, слова растягивались, тягучие гласные и резко, как выстрел, звучавшие согласные превратили шумевшие вокруг разговоры в сущую абракадабру, и Сварог ничего уже не понимал. Чудовище исчезло – незаметно, словно повернули выключатель, только что дергалось и хрипело над самым лицом – и вот его нет. И никто не пришел ему на смену. Ровный неяркий свет без теней поблек, сквозь него там и сям стали проступать непонятные контуры, путаница наливавшихся четкостью и чернотой линий проявлялась в нечто знакомое. Голова ощутила мягкую прохладу податливой подушки, тело – легкое свежее одеяло. Сварог лежал в постели. Белая комната, мирное голубое небо за окном, сирень на столике у изголовья. Человек в белом халате сидел у постели, лицо у него было доброе и заботливое, он радостно, ободряюще улыбнулся, склонился к Сварогу:
– Ну и задали вы нам хлопот… Знаете, сколько вы здесь лежите и бредите? Долгонько…
Сварог медленно расслаблялся, вытянул руку вверх – ну, конечно же, никакой невидимой преграды. Пальцы дрожали – ничего удивительного.
– Бред, – сказал он.
– Бред, – торопливо подтвердил врач. – А теперь напрягитесь-ка, вам следует все вспомнить. Сколько вас было в вертолете? Ну? Вас накрыло почти сразу же после взлета… Вы ведь капитан Лаврин?
– Нет, – сказал Сварог. – Я – майор Сварог. Нас в вертолете…
Что-то странное и неладное случилось с глазами. В той точке, куда он в данный момент смотрел, все виделось резким и отчетливым, но боковое зрение отмечало, что все, оказавшееся не в фокусе, зыбко колышется, расплывается…
И еще он совершенно точно помнил – не было никакого вертолета. Он с полгода не садился в вертолет. Да что же это с глазами такое? Там, куда переводишь взгляд, все вновь становится четким, стабильным, но захваченное краешком глаза лицо врача, такое ласковое, такое участливое, напряженно внимательное, словно подергивается пеленой раскаленного воздуха, дергается, гримасничает, нос стекает к подбородку, уши оплывают, проваливаются внутрь…
Он моргнул, присмотрелся к сирени. От нее совсем не пахло сиренью.
– Ну же, – торопил доктор. – Значит, в вертолете вас было… Вы майор Сварог… дальше! – В голосе у него промелькнуло что-то визгливое, скрипучее.
– Не было никакого вертолета, – сказал Сварог.
– Был, – мягко сказал врач. – Он упал. Вы хорошо помните, кто вы? Назовите себя!
– Вы не знаете, кто я? – спросил Сварог.
– Знаю. Скажите сами. Ваше полное имя.
– Не было никакого вертолета! – сказал Сварог. – Слышите?
Он приподнялся на постели, вскочил рывком, сгреб за халат этого лучезарно доброго врача с заботливыми усталыми глазами. Врач остался неподвижен, как манекен, а Сварог ощутил, что его рука вместо накрахмаленного белейшего халата намертво ухватила что-то жесткошерстное, мохнатое, горячее, живое, – и оно испуганно рванулось, так, что Сварога дернуло следом, он врезался головой в грудь застывшего на стуле врача. И голова прошла насквозь, Сварог свалился с постели, кудрявая шерсть выскользнула из руки, он барахтался на чем-то твердом и холодном, не мог вскочить, как ни пытался. Звуки, цвета, запахи, осязаемость предметов вместе со всеми предметами – вообще все, кроме самого Сварога, вдруг полетело, теряя формы, переплетаясь и сливаясь друг с другом, понеслось куда-то вверх. Словно, сдернув, утаскивали гигантское одеяло с картинками. Человека оставили наедине с чернотой, непроницаемой настолько, что она казалась вещественной и плотной до того, что хотелось резать ее, как пирог.
Это более всего походило на ощущение, какое испытываешь на морском берегу, лежа на линии прибоя, когда одна волна, обдав тебя мощью принесенной воды, отступила, но ты знаешь: сейчас накроет волна вторая, и ты сжимаешься, готовясь принять ее на себя. Сварог знал: то, что отхлынуло, вернется вот-вот, чтобы обрушиться на него новой мощью.
Не заставив себя ждать, это пришло. Дождем из мерцающих частиц, молниеносно сложившихся в новые декорации.
Дождь своей световой внезапностью в кромешной тьме ненадолго ослепил Сварога. Он прикрыл глаза ладонью, а когда отвел ее, его уже ждали. По ту сторону решетки. А по эту находился только Сварог, и за спиной у него мрак. Влево, вправо и вверх решетка уходила тоже во мрак, скрываясь в нем, как в черном тумане.
Со стороны перекрещивающихся, с палец толщиной и почему-то ржавых прутьев, в двух человеческих шагах от них скалилось существо. Довольно взвизгнувшее, когда встретилось взглядом с человеком. Нет, на этот раз его не пытались напугать. Они приготовили совсем другое.
В лапах существа дрожала белая от испуга девочка. Обыкновенная земная девочка, лет десяти, с косичками, с горошками на платье, с голубыми глазенками, огромными от страха и влажными от слез. Существо приставило к горлу девочки мясницкий нож, грязный от несмытой крови, с покрывавшими клинок бурыми оспинами ржавчины.
Сварог понял: сейчас начнется торг. И торг начался.
– Назовись. Или она умрет. – Оно говорило, и слюни стекали по подбородку на темно-синюю хламиду, на кожаный фартук. – Девочка из твоего мира. Взятая оттуда из-за тебя, по твоей вине. Она не вернется к маме.