«Удивительная страна!» — думала Нэнси. Наверное, невозможно приехать сюда и не ощутить в себе серьезных изменений. Неудивительно, что Херцог стал таким странным человеком, сторонящимся проблем западной журналистики. Это другой мир. Она уже чувствовала, как он проникает в ее душу: пронзительная синева неба, прозрачный чистейший воздух, всеобщая религиозность и — близость к природе, жизни и смерти. Этот мир напоминал о важнейших проблемах жизни, а вопросы материального плана делал банальными и незначительными.
Много лет назад Феликс Кениг тоже проделал этот путь. Нэнси попыталась представить, как он воспринял Тибет, но ей это не удалось. Она не могла понять мотивы поведения такого человека: Кениг был личностью более загадочной и темной, чем паломники, только что встреченные на дороге. Как он оправдывал свое сотрудничество с нацистской партией? Может быть, у него не было выбора, а может, он просто не задумывался об этом. Вполне вероятно, что Кениг отказывался считаться с реальностью, а лишь хотел работать и мечтал о путешествии в Тибет. Здесь, на «крыше мира», он, наверное, чувствовал себя оторванным от войны в Европе. Не исключено, что он даже пытался сбежать от происходившего там. Или Нэнси слишком великодушна? Кениг вполне мог быть фанатиком вроде Геббельса или Гиммлера, а его собственная безумная теория происхождения германской расы, привязанная к Гималаям, могла служить для создания нацистской мифологии, призванной оправдать их жестокость. Нэнси запуталась: столько вопросов — и ни одного ответа… Чтобы отвлечься и выбраться из водоворота этих мыслей, она повернулась к Гуну.
— Где вы научились так хорошо говорить по-английски?
Водитель переключил скорость — они преодолевали крутой подъем, — и двигатель натужно взревел. Гуну пришлось кричать, чтобы быть услышанным.
— В Дхарамсале, [54] в Маклеод-Гандж.
— Так вы были в Индии? Зачем же вернулись?
— Очень скучал по семье. К тому же понял, что побег от проблем не всегда помогает их решить.
— Я думала, что такое возвращение невозможно.
— Так и есть. У китайцев паранойя в отношении тех, кто хочет вернуться…
— Как вы вернулись?
— Пешком. Как люди ходят?
— Это опасно?
— В наши дни жить вообще опасно.
Джек услышал их разговор.
— Гун, расскажи ей о своем приключении на пути домой, — предложил он.
Гун рассмеялся.
— Нет!
— А что случилось? — спросила Нэнси, заинтригованная его отказом.
— Да так, ничего…
— Ну пожалуйста, расскажите!
— Если очень хотите, расскажу, только вам это не понравится.
— Очень хочу.
— Ладно. Мой путь лежал через высокие перевалы, и я совсем обессилел: шел уже двадцать один день, цампа кончилась… Знаете, такая ячменная каша? Мы все тут ее едим. Я чувствовал, что вот-вот упаду и не встану. И тут меня арестовали китайские солдаты.
— Ужас. Как же вы уговорили их отпустить вас?
Гун рассмеялся. Его смех показался Нэнси истерическим и озадачил ее.
— Уговаривать не пришлось. Они бросили меня в тюрьму в Дронгпа. Жуткий вонючий каменный мешок.
— Боже мой… Как же вы выбрались?
Джек, прищурившись, криво улыбался и наблюдал за Гуном. Гун скорчил гримасу и продолжил:
— Я был в отчаянии. Ведь я почти дошел и страшно злился на себя. Не знал, что делать. Вышло так, что меня посадили в камеру с другим тибетцем, стариком. Он сказал мне: «Если хочешь выбраться, есть только один способ — достать сигарету и прижечь себе гениталии».
Нэнси скривилась от отвращения. Это что, шутка? Она повернулась к гадко ухмылявшемуся Джеку и спросила:
— Это правда?
— Правда.
Преодолев неловкость, она все же задала вопрос Гуну:
— Каким образом ожог гениталий способствует выходу из тюрьмы?
— Ну, старик сказал, что, если я все сделаю правильно, это будет выглядеть как запущенная стадия венерического заболевания и тюремный врач, скорее всего, распорядится вышвырнуть меня вон.
С лица Нэнси не сходила гримаса отвращения:
— И вы сделали это?
— Конечно. Я был готов на все. Сначала попробовал на руке.
Он протянул Нэнси руку ладонью вниз, чтобы она рассмотрела шрамы, которые заметила еще в чайной: идеальные по форме зловещие кружки блестящей сморщенной кожи…
— Жуть какая, — проговорила Нэнси.
Гун кивнул.
— А потом я сделал так, как советовал старик. Боль была страшная, я серьезно заболел: температура, белый гной, нарывы…
Нэнси вздрогнула.
— Еще бы… И что доктор?
— Ему хватило одного взгляда. Он тотчас велел сержанту выпустить меня, поскольку жить мне осталось две недели и для них будет хуже, если я помру в тюрьме.
— Самая мерзкая история о побеге, какую мне доводилось слышать!
Джек продолжал ухмыляться.
— Гун, — сказал он, — надо же, ты умеешь угодить дамам.
— Я предупреждал, что ей не понравится.
— В следующий раз буду внимательнее к вашим предупреждениям, — сухо улыбнувшись, пообещала Нэнси.
Все трое как по команде замолчали.
По мере того как они спускались с вершин Тибетского плато, климат заметно менялся, а вместе с ним менялись флора и фауна. Поблизости от Кунгпа склоны гор сделались менее суровыми, и до самого Байи — неприглядного городка у переправы через реку — повсюду зеленели густые леса и заметно повысилась влажность, как в тропиках.
А дорога становилась все хуже. На дне ущелий валялись сорвавшиеся грузовики, водители которых за мгновение небрежности расплатились жизнью. Нэнси заметила, что лоб их водителя покрывался испариной всякий раз, когда его машина совершала очередной смертельно опасный поворот. У нее захватывало дух: казалось, в любой момент они могут опрокинуться и — падать, падать, тысячи и тысячи футов. Неприятно кружилась голова при виде резких обрывов и стальных каркасов разбившихся вдребезги машин. Наконец головная машина колонны выехала на площадку у обочины дороги и всем объявили, что дневной переезд окончен. Почти стемнело.
Они выбрались из кабины на землю. Гун договорился с водителями, что в пути они и пассажиры будут питаться вместе, и теперь Нэнси с радостью смотрела на пламя костра, очень скоро заигравшего в центре стоянки. Водители оказались веселыми парнями. Нэнси подумала, что тибетские юноши должны завидовать им, повидавшим весь Тибет и даже Китай. По тибетским меркам платили водителям неплохо, и все же они были очень бедны.