– Значит, до "Снукера" вы с Козырем не встречались?
– Не приходилось.
– А после?
– После чего?
– Не притворяйтесь глухим и туповатым. У вас еще были встречи? Прошу отвечать вполне определенно! Да или нет!
Знает или не знает? Знает или?.. Может, я ошибся насчет белобрысого? Может, никто ему мою фотографию не показывал? Да и с какой стати? В конце концов я не рецидивист и не вор "в законе". И даже не передовик производства, удостоенный медали или ордена и статьи с портретом в "Комсомольской правде". Так что моя известность не простирается дальше завода "Алмаз" и Гнилушек. А связать убийство Козыря со мной весьма трудно.
Можаев догадался? Тогда он просто гений. Тем более, что опер, пусть и старший, пусть и городского угрозыска, но все равно не может вести все дела об убийствах. Это просто нереально. А сыскари собранной информацией делятся очень неохотно. Не принято.
Любое дело такого рода закрыто для посторонних. Тогда что? Капитан берет меня на понт? Проверим. Расколоться я всегда успею.
– Не было никаких встреч! – отрезал я грубо.
– А мы договаривались отвечать правдиво… – Можаев смотрел на меня с сожалением.
– Что-то лишь я один упражняюсь в правдивых откровениях. Может быть пора нам уравновесить наши позиции?
– Согласен. Но не раньше чем вы ответите на мой последний вопрос. Мы оба устали…
– Валяйте… – Я начал злиться. – Кто платит, тот и заказывает музыку. Я человек маленький, а теперь еще и подневольный.
– Ну зачем так…
– А как?
– Только один ответ на последний вопрос. Коль вы согласились… – Капитан нагнулся над столом и хищно прищурился. – Зачем вы убили Козыря?
Приехали… Можаеву известно, что в день убийства Салова-Козыря я имел неосторожность искать с ним рандеву. И нашел. На свою голову. Впрочем, мне бы не хотелось ее поменять на другую, с лишней дыркой, как у Козыря… И что мне теперь говорить? Запираться? Бессмысленно. Белобрысый… Эх, нужно было его тогда грохнуть!
И дело с концом. На него давно петля намылена. Но что мне делать, что делать!?
Рассказать правду? Кто в нее поверит, в мою правду? Кто!?
– Я его не убивал…
Мои слова прозвучали очень неубедительно.
– Лжете! – громыхнул капитан. – Вас опознали. Понимаете – опознали! Вы проникли на территорию пищевкусовой фабрики, оглушили охранника и застрелили Салова. Все.
Точка. Круг замкнулся. Вы замешаны в трех убийствах! Не много ли для обычного экспедитора отдела снабжения? Молчите?
Мне и впрямь нечего было сказать. Я находился в западне. Положение настолько безвыходное, что даже не хотелось об этом думать.
Финита ля комедиа.
Как хорошо быть свободным! Это до конца понимаешь только тогда, когда тебя посадят в каменный мешок с решетками на окнах. Все тяготы вольной жизни, приходящие на ум в тюрьме во время воспоминаний о прожитых годах, кажутся настолько несерьезными, даже смешными, что поневоле начинаешь думать о них с тоской и жаждой испытать эти неприятные моменты вновь.
Я не был исключением. Конечно, я не предавался бесплодным мечтаниям, все-таки у меня весьма прагматичный склад ума, но кое о чем задумался.
Что-то в моих приключениях было не так. Мне это приходило в голову и раньше, но я както не придал такому важному факту должного значения. Меня насаживали на кукан по тщательно разработанному плану, и тем не менее в нем имелись существенные изъяны.
Например, не связывались концы с концами. Что, если судить по результатам поистине иезуитских выдумок, было вовсе непохоже на закулисного кукловода, умного и хитрого как библейский змей-искуситель. Сейчас мне начало казаться, что против меня действуют две команды. Иногда их цели совпадали и тогда мне становилось совсем худо, а временами шли вразрез и в эти моменты я успевал спрыгнуть с колесницы, несущейся прямо в ад. Впрочем, я мог и ошибаться в своих предположениях.
Но это становилось просто интересно. Естественно, не будь я на тюремных харчах, а в каком-нибудь кабинете с личной охраной, чтобы мне никто не мешал и чтобы можно было спокойно, за чашкой хорошего кофе, проанализировать хитросплетение ситуаций и проблем. Ну, а сейчас мне нужно было следовать известной поговорке: не до жиру, быть бы живу. Можаев прессовал меня будь здоров. Я совершенно не сомневался, что он прокачивает экспедитора завода "Алмаз" Геннадия Чернова по всем направлениям и каналам. Настырный, чертяка…
В камере прибавление. К нам подселились двое стриженных – молодые и тупые быки. Они попытались было качать права – как же, кого-то замочили невзначай; крутизна. Но Колодяжный быстро растолковал им почем фунт лиха, посшибав рога. Теперь эти пацаны были у Михрютки на побегушках. Он казался им самым настоящим паханом. Старожилы камеры (в том числе и я) лишь посмеивались беззлобно, когда Михрютка учил здоровенных лбов уму-разуму. И тюремным обычаям.
По воскресным дням у нас выходной. Так же, как у следователей или сотрудников угрозыска, продолжающих копаться в нашем грязном белье. Нас даже водят в тюремную баню. Она совсем крохотная, но пар дает – будь здоров. Баня тоже одна из причуд начальника тюрьмы. Никто его не обязывал делать парную, обшивать ее деревом, обкладывать стены душевых плиткой, ставить новые краны и смесители, а уж тем более никому из вышестоящего начальства не могло прийти в голову дать указание поить подследственных после бани чаем, настоянным на целебных травах. Что ж, бывают и в таких местах, как ИВС, и на таких должностях, как хозяин кичи, душевные люди.
До чего приятно валяться на койке после парилки! Тело расслаблено, в легких все еще витает запах распаренной древесины, а мысли такие светлые, такие голубые – словно цветущий лен на солнечном пригорке. Кажется, что не только грязь сошла с тела, но и растворились тяжеленные вериги, гнущие тебя до самого пола на протяжении всей недели. Лепота…
Меня захомутали после обеда. В этот день мы кушали сытно. Стриженным бычкам пришла передача с воли, и Михрютка своей царственной рукой метнул ее на общий стол, пропустив мимо ушей протестующий лепет своих стажеров-шнурков. Все верно – каждому овощу в тюряге свое место. Это я уже начал думать как зэк со стажем.
– Чернов, на выход! – Вертухай почему-то был злой и орал словно оглашенный. – С вещами.
Мы недоуменно переглянулись. Что еще за номера? Меня куда-то переводят? Но почему в выходной день? Загадка. Спросить у надзирателя? Вряд ли он что-либо знает. Его дело подчиняться приказам, поменьше болтать и совсем ничего не думать. Начальству видней.
Мыслительный процесс на службе мешает вертухаю эффективно исполнять свои прямые обязанности. Потому их подбирают как цепных кобелей – по злобности. У злого и недалекого человека весь умственный потенциал расходуется на агрессивные импульсы.