В доме было тихо. Андрей Константинович осторожно выглянул в коридор. Лестничная площадка отсюда была видна, как на ладони, скромная дистанция исключала возможность промаха, особенно из заряженного картечью гладкоствольного ружья. План обороны был простой, позиция выгодная: если киллер попрет напролом, тут ему и каюк – спрятаться в коридоре негде, а картечь – она и есть картечь, от этого свинцового душа не увернешься, и газеткой от него не прикроешься – порвет в клочья, как Тузик грелку. А если воспользуется приставной лестницей, чтобы забраться в дом через одно из окон второго этажа, Андрей Константинович его непременно услышит и организует торжественную встречу – разумеется, с тем же финалом.
Со двора через открытое окно послышался вороватый лязг металла. Перепутать было невозможно: там, во дворе, только что стукнула отодвинутая щеколда. На цыпочках перебежав к окну, генерал осторожно выставил наружу сначала ствол ружья, а затем и голову.
Киллер уходил – спокойно, не торопясь, неся в опущенной руке пистолет со свисающим ниже колена черным набалдашником глушителя. «Зелен виноград», – злорадно подумал Тульчин.
– А ну, стоять! – грозно крикнул он. – Буду стрелять на поражение! Дом окружен. Сдавайтесь, Молчанов, вам все равно не уйти!
Выходка была не самая умная, и реакция на нее последовала незамедлительно: Черный Подполковник, как в последнее время повадились называть его сотрудники отдела, обернулся и выстрелил навскидку, почти не целясь. Пуля лязгнула о жестяной карниз, оставив на нем длинную вмятину и заставив генерала пугливо отпрянуть, и рикошетом раскокала большое, во всю дверцу, зеркало платяного шкафа. Под звон и дребезг осыпающихся за спиной зеркальных осколков выглянув из укрытия, Андрей Константинович пальнул в ответ. Спальню заволокло остро пахнущим пороховым дымом, свинцовый град хлестнул по воротам и захлопнувшейся калитке, оставив на светлых досках заметную даже издалека неровную россыпь круглых черных дырок, похожих на те, что оставляет после себя жучок-древоточец.
– Гранат у меня нет, – пожаловался из-за калитки спокойный голос Молчанова. – Мне б хотя бы парочку, ты б у меня тогда попрыгал! Но чего нет, того нет. Ладно, твоя взяла, живи пока. Только особенно-то не привыкай – все равно достану. Скоро, генерал, даже соскучиться не успеешь!
Хлопнула закрывшаяся дверца, двигатель недовольно взвыл, как бывает всегда, когда водитель сильно газует при движении задним ходом, и черный «БМВ» с тонированными окнами ненадолго возник в поле зрения Андрея Константиновича – ровно настолько, чтобы развернуться на травянистом пятачке у ворот соседнего дома. В этот мизерный промежуток времени генерал попытался одной рукой перезарядить ружье, понял, что все равно не успеет, а если успеет, то черта с два попадет (а попадет, так не пробьет, разве что поцарапает), плюнул и в сердцах швырнул дробовик под ноги.
Бавария прославлена не только своими автомобилями. В первой половине прошлого века там изобрели еще и фашизм. Этот общеизвестный факт отчего-то вспомнился генералу Тульчину, пока он провожал полным бессильной ярости взглядом удаляющийся шлейф пыли, поднятый колесами черного «БМВ». Впрочем, докопаться до корней данной ассоциации и понять, откуда она произрастает, было несложно.
«Ох, и нагорит мне от Виктории Дмитриевны!» – подумал Андрей Константинович, обозревая засыпанную осколками разбитого зеркала, развороченную, усеянную раскатившимися патронами, а кое-где еще и густо испачканную кровью спальню. Это недалекое от истины предположение вернуло его к насущным делам и заботам, и он, перекрутившись винтом и покряхтывая от боли, левой рукой потащил из правого кармана брюк мобильный телефон: нужно было вызвать кавалерию, а заодно, пожалуй, и санитарную повозку – то бишь, «скорую».
Фотосессия была впечатляющая, хотя назвать произведенное ею впечатление приятным у генерала не повернулся бы язык. Выглядело все это достаточно красноречиво, едва ли не исчерпывающе, но кое-что все же требовало разъяснений; к некоторым фотографиям не хватало подписей – желательно, в виде взятой в кавычки прямой речи, – и Андрей Константинович знал, кто может заполнить этот досадный пробел.
– Так ты говоришь, он до сих пор жив? – недоверчиво спросил генерал.
– Так точно, – откликнулся полковник Федосеев. – Буквально в двух кварталах от кафе группа наружного наблюдения их потеряла – этот Молчанов не только стреляет, как бог, но и машину водит, как сам дьявол. А через час Барабанов вдруг объявился около своего дома, целый и невредимый – пришел пешочком, судя по направлению, со станции метро. Странно, правда?
– Хреново это, а не странно, – мрачно поправил генерал. – Я, знаешь ли, в глубине души все-таки не верил, что… Э, да чего там! Эти снимки очень многое меняют, и разговаривать с ним, стервецом, я теперь буду по-другому. Добрая работа, Игорь Степанович. Хотя сказать, что я доволен результатом, не могу. Много бы я отдал, чтобы он оказался другим… Ну, и где сейчас обретается наш двойной агент с маникюром?
– А вот это, товарищ генерал, еще более странно. Он здесь, в управлении. Входя в приемную, я заметил его идущим по коридору – идущим, заметьте, в направлении вашего кабинета. Так что, вполне возможно, он прямо сейчас сидит в приемной. Хотя я ума не приложу, зачем это могло ему понадобиться. Неужели явка с повинной?
– Не торопись с выводами, подполковник, – посоветовал Тульчин. – В наше время и в нашей среде явку с повинной пишут только тогда, когда все и так ясно, как белый день, – пишут под диктовку следователя, чтобы сдать подельников и скостить со срока годик-другой. – Он утопил клавишу селектора и отрывисто спросил: – В приемной кто-нибудь есть?
– Так точно, товарищ генерал, – на весь кабинет сообщил селектор голосом капитана Смолякова – той самой секретарши, которую, по версии мадам Тульчиной, ее благоверный регулярно выгуливал по дорогим столичным кабакам и ночным клубам. – Майор Барабанов ждет вашего вызова.
– С ума сойти можно, – отпустив клавишу, доверительно сообщил генерал подполковнику Федосееву. – Ты пока свободен. Да не сюда, через запасной выход! Не надо вам сейчас встречаться, ни к чему это. Далеко не уходи, можешь понадобиться. – Он снова утопил клавишу и все так же отрывисто приказал: – Барабанова ко мне!
Федосеев молча скрылся за тяжелой портьерой в дальнем углу кабинета. Проделано это было с весьма похвальным проворством, но без недостойной спешки – в общем, как всегда. Все, что делал подполковник, делалось подчеркнуто спокойно, с достоинством, как будто он был особой королевской крови, в силу крайне несчастливого стечения обстоятельств вынужденной функционировать в чуждой ее утонченной натуре среде простолюдинов. «Интересно, откуда этот седой красавчик знает, где у меня в кабинете запасной выход?» – подумал вдруг Андрей Константинович. Эта мысль и, в особенности, неприязненный тон, которым она была довольно густо окрашена, показались ему не вполне справедливыми, но из песни слова не выкинешь: Федосеев ему активно не нравился, и чем дальше, тем больше. И потом, действительно: откуда?