По дороге Степан Лукич подробно проинструктировал личный состав, благо времени на это хватало с лихвой: до излучины, действительно изобилующей окунями и плотвой, где они с Уваровым проводили свои замаскированные под случайную встречу двух рыбаков деловые переговоры, было километров двадцать. Где-то в полутора – двух километрах от конечной точки маршрута рулевой заглушил мотор, и катер почти бесшумно заскользил вниз по течению, подгоняемый ударами предусмотрительно прихваченных весел.
Они пристали к берегу под прикрытием поросшего густым ивняком мыса, выгрузились и, поставив оружие на боевой взвод, стали крадучись, пригибаясь, как под обстрелом, карабкаться на береговой откос. Справа, за заливным лугом, на невысоком пригорке белела стволами и шелестела листвой светлая березовая роща, по луговине тут и там были разбросаны островки кустарника и одинокие дубы – приземистые, кряжистые, с густыми раскидистыми кронами, какие вырастают только на приволье, где нет необходимости наперегонки с соседями тянуться к солнечному свету. Впереди, до самого верха колесных арок утонув в спелом луговом разнотравье, блестел в лучах заходящего солнца золотистый «лексус» подполковника Уварова. Стекло левой передней дверцы было опущено, и даже без бинокля было видно, что водитель дремлет, откинув голову на подголовник и прикрыв лицо от низкого солнца надвинутым чуть ли не до подбородка армейским кепи. Увидев эту легкомысленную, с какой стороны ни глянь, позу, Степан Лукич мысленно похвалил себя за предусмотрительность, с которой прибыл к месту встречи почти на час раньше условленного срока. Прежде он никогда не торопился, действуя по принципу «начальство не опаздывает, оно задерживается», и приученный к этому подполковник позволил себе немного расслабиться перед ответственным мероприятием.
Тем не менее, он был не лыком шит, и забывать об этом не следовало. Жестом приказав бойцам удвоить осторожность и внимательно смотреть под ноги: матерый вояка, ветеран множества региональных конфликтов, Уваров мог подготовить пару-тройку сюрпризов в виде замаскированных в высокой траве растяжек, – Степан Лукич дал сигнал к атаке.
Они двинулись вперед – то по-пластунски, то короткими перебежками, постепенно беря машину со спящим за рулем водителем в широкое полукольцо. Уваров не шевелился: видимо, события финального этапа зачистки так его вымотали, что, вздумав на минуточку прикрыть глаза, он уснул по-настоящему. Первую растяжку Степан Лукич обнаружил лично: привязанная одним концом к вбитому в землю колышку, а другим – к кольцу едва держащейся в запале осколочной гранаты чеки тонкая проволочка совершенно не бросалась в глаза и осталась бы незамеченной, если бы Пустовойтов специально ее не искал. Еще две растяжки обезвредили бойцы; возможно, это было не все, но генерал не придал значения такой мелочи, как несколько оставшихся в тылу, готовых в любой момент разнести кого-нибудь в клочья гранат: устраивать здесь игру в салочки никто не собирался. А если через несколько дней или недель на растяжку напорется случайный рыбак, туда ему и дорога: меньше народа – больше кислорода. Под ноги надо смотреть, и вообще…
Когда дистанция сократилась до несчастных десяти метров, Степан Лукич подал условный сигнал. Он сам и его бойцы четырьмя пятнистыми призраками беззвучно поднялись из высокой травы и открыли по «лексусу» беглый огонь. Грохот длинных очередей, лязг дырявящих железо пуль и звон разлетающегося во все стороны битого стекла разорвали на куски тишину погожего июльского вечера, медвяные луговые ароматы сменились острым, щекочущим ноздри и будоражащим кровь запахом пороховых газов. Пули сладострастно драли кожаную обивку сиденья и камуфляжную куртку на груди сидящего в машине человека, расшвыривая по салону ошметки ткани и поролона. Ветровое стекло внедорожника помутнело, покрывшись частой сеткой мелких трещин, в нем одна за другой появлялись, становясь все шире и сливаясь друг с другом, неровные, похожие на проталины в весеннем льду, дыры. Потом стекло провисло посередине и осыпалось в салон водопадом мелких осколков.
Но раньше, чем это произошло, Степан Лукич через открытое боковое окно увидел, как лежащая на подголовнике голова водителя брызнула во все стороны какими-то рваными, похожими на обрывки картона клочьями, а потом и вовсе слетела с плеч, на лету разваливаясь на куски – и все это, заметьте, без единой капли крови.
* * *
Снайперская винтовка Драгунова, сокращенно СВД, была приобретена с соблюдением всех предписанных законом формальностей в самом обыкновенном охотничьем магазине и так же, с соблюдением всех, до последней запятой, положенных процедур зарегистрирована в полиции. Подполковник Уваров (настоящая фамилия – Угаров – осталась далеко в прошлом, и он уже давно не называл себя так даже в мыслях) пару раз действительно сходил с ней на охоту, а потом запер в сейф и больше к ней не прикасался: истреблять при помощи этой штуковины безоружных, из-за большого расстояния заведомо неспособных нанести ответный удар, даже не подозревающих о нависшей над ними смертельной угрозе зверей было просто-напросто неспортивно, а значит, и неинтересно. В наше время на охоту ходят не за мясом, а за ощущениями. Охотник, вернувшийся домой с пустыми руками, не рискует уморить голодом семью. А вот человек, способный получить удовольствие, с полукилометровой дистанции застрелив из мощной снайперской винтовки отощавшего на зимней бескормице кабана, заслуживает самого пристального внимания психиатров как потенциальный маньяк – таково, вкратце, было мнение подполковника Уварова об использовании на охоте дальнобойного нарезного оружия с телескопическим прицелом.
Ему сто раз предлагали продать винтовку – естественно, с небольшой скидкой, – но он неизменно отвечал на эти предложения решительным отказом. И не из-за копеечной разницы в цене, хотя некоторые были склонны объяснить отказ именно этой причиной. Ничего подобного Виктор Ильич и в мыслях не имел; просто он точно знал, что однажды этот ствол ему понадобится – понадобится по-настоящему, не для забавы, а для серьезного дела.
Покупка в магазине, специализирующемся на продаже торгового оборудования, дешевого поясного манекена, по счастью, обошлась без лишних формальностей. Рыжие усы подполковник соорудил из старой кроличьей шапки; манекен, старый комплект полевого обмундирования, усы и несколько кусков поролона, которые, будучи подложенными в нужных местах под одежду, должны были придать пластмассовой копии больше сходства с могучим оригиналом, он сложил в мешок из-под картошки и уже без малого месяц возил в багажнике вместе с винтовкой. Он знал, что приговорен, и догадывался, что день приведения приговора в исполнение уже не за горами – он сам приближал его каждым своим шагом, каждым поступком, едва ли не каждым словом. Да, знал, догадывался и, как любой юридически грамотный человек, потрудился заранее нанять пустоголового усатого адвоката и подготовить апелляцию калибра семь и шестьдесят две сотых миллиметра с мощным телескопическим прицелом.
Сторона обвинения взялась за дело с похвальным рвением, которое, увы, не могло заменить простой здравый смысл. Адвокат, хоть и пустоголовый, зато до конца преданный клиенту, выступил коротко, но эффектно. Лежа в мягкой мураве на верхушке дальнего пригорка и слыша, как над головой шелестит листвой старая береза, Виктор Ильич наблюдал за сценой расстрела в прицел «драгуновки» и не хуже генерала Пустовойтова видел, как автоматная очередь сорвала с плеч и разнесла на куски слепленную из папье-маше голову манекена. Дымный сквозняк подхватил рыжие усы и вынес из салона через дыру, образовавшуюся на месте ветрового стекла. Клок крашеной кроличьей шерсти скользнул по изрешеченному пулями, усеянному мелкими стеклянными призмами капоту и бесследно затерялся в высокой траве; Пустовойтов, первым сообразивший, в чем тут соль, приподнял руку, приказывая прекратить огонь, и Виктор Ильич, немного жалея о том, что веселая забава так быстро кончилась, взял на мушку одного из автоматчиков.