— Это хорошо, — обрадовался Фридрих. И хоть был он отъявленный вояка, но попусту под пули и палаши голову совать не желал — к чему деньги, коли, их раздобывая, жизнь потерять? — Когда все будет так, как сказано, то мы легко с тем делом управимся.
— Я-я! — согласно кивает ювелир. — Только так все сладить надобно, чтоб подозрение на лихих людей пало.
— Это как водится, — ухмыльнулся Фридрих. — Чащобы русские злодеями полны, что мак семечками — редкий обоз пройдет, воза или купца не лишившись. Коли и теперь людишки, в холстины ряженные, нападут, так все на Иванов грешить станут.
— А коли узнаны они будут?
— А хоть бы и так!.. Все одно — никому они о том не расскажут, — хищно ухмыльнулся Фридрих. — На то и душегубцы, чтоб, на обоз напав, всех, кто в нем будет, жизни лишить, ни единой живой души не пощадив.
Успокоился Гольдман — коли так, то останется его тайна при нем, а с ней сундуки, сокровищами полные.
Теперь одно лишь дело промеж них осталось, да самое главное.
— Какая ж мне награда за сию услугу следует? — спросил Фридрих.
— Коли будет сундуков пять, так один ты себе заберешь, а как средь людей своих поделишь — не моего ума дело, — ответил ювелир.
— Больно ты щедр, — усмехнулся Фридрих. — А если я через затею ту живота лишусь?
— На все воля божья, — вздохнул Гольдман, воздевая очи к саженному потолку.
Известно семя купцово — завсегда норовят свой кусок схватить да сверх того от чужого поболе укусить.
— Ну нет, у меня иной счет, — возразил Фридрих. — Два сундука я заберу, а третий мы промеж себя поровну поделим!
— Да ведь то грабеж! — возмутился ювелир.
— То не грабеж — грабеж после будет! — резонно возразил Леммер. — Ты деньгами рискуешь, а я головой. Коли что не заладится да меня словят — так быть мне на плахе, а до того меня в пытошную сволокут, где, за ребра подвесив, огнем жечь станут, про других злодеев дознаваясь. Трудно мне будет язык за зубами удержать, за один сундук-то. А за два — постараюсь.
Сказал сие Фридрих да на ювелира так глянул, что тот взор потупил.
И понял тут купец, что деться-то ему некуда, сам он с палашом на большую дорогу не пойдет, а иных верных рубак, кроме Фридриха с ватагой его, ему на Руси, сколь ни ищи — не сыскать. Нуда он своего не упустит, как надобно будет оценивать да сбывать каменья самоцветные, в коих Фридрих ничего не смыслит. Там-то они с ним и поквитаются!..
— Будь по-твоему!
На том они и порешили, по рукам ударив, да после того в разные стороны разошлись...
А ведь было дурное предзнаменование — было!
Стал Мишель-Герхард фон Штольц утром бриться, а зеркало, что пред ним висело, вдруг само собой треснуло — будто паучья паутина по нему расползлась, а в середке лицо его отразилось.
Подумал он еще — как будто муха в тенетах.
Подумал — да забыл...
И после все не заладилось — на кухне чай себе на колени горячий пролил, часы куда-то потерял...
— Ты что такой хмурый? — пожалела его Светлана. — Сходил бы на улицу, развеялся.
— Пожалуй, пойду прогуляюсь.
— Тогда, если все равно гулять, прогуляйся до магазина, купи хлеба, сахара килограммов пять, картошки, мяса, овощей... заодно мусор из ведра вынеси, за телефон заплати и...
Вот всегда так — вначале вздохи, ахи, уверения в вечной любви, а после — авоська и ближайшая булочная.
— Ладно, зайду...
— И вынеси!
— И вынесу...
— И не забудь заплатить!
— Не забуду...
Вот идет себе ничем, кроме десятитысячедолларового костюма и пятитысячедолларовых ботинок, не примечательный прохожий Мишель-Герхард фон Штольц, гуляет с пятью килограммами сахара, полуцентнером картошки и овощей и еще с шестью или семью пакетами, никому не мешает, никого не трогает, ни к кому не задирается, а тут — на тебе!.. Вдруг, ни с того ни с сего, бросается к нему, как к родному, незнакомец, да, два раза вкруг обежав, в лицо ему заглядывает и, молитвенно руки сложив, причитает на ходу:
— Ай беда, беда!
Беда?.. С кем беда? — оглянулся по сторонам Мишель-Герхард фон Штольц, никакой такой беды не заметив.
— Ой худо-худо! — все стенает незнакомец...
Которого никак не признает Мишель-Герхард фон Штольц, хоть в упор на него глядит!..
— Вам что — худо? — участливо спросил он.
— Да не мне — вам, — вздохнул в ответ тот. — Не знаете вы, что творите, пребывая в счастливом неведении, хоть рок витает над головой вашей...
Неуютно стало Мишелю-Герхарду фон Штольцу, будто три подряд черных кошки ему дорогу перебежали.
— Шел бы ты, дядя, отсюда подобру-поздорову! — ласково попросил он.
Да только тот его не послушал!
— Отдай, что имеешь и что тебе не принадлежит, и тем избежишь великих несчастий, что падут на голову твою, подобно мечу карающему, — все бормотал незнакомец, делая какие-то странные знаки.
Что отдать?
— На — картошку, бери, — предложил, от щедрот своих, Мишель-Герхард фон Штольц.
— Зря вы так, — расстроился незнакомец. — Не о себе радею я — о вас!
И взгляд у него стал безумен и страстен.
— Послушайте меня, — ухватил он собеседника за рукав роскошного белого костюма, комкая безукоризненно выглаженную материю ценой тысяча долларов за метр. — Вы не ведаете, какие силы обратили против себя.
— Ступайте, пожалуйста, вон! — повторил Мишель-Герхард фон Штольц, переживая за костюм, на котором могли остаться пальцы, и не имея возможности проучить наглеца, потому что руки его были заняты сумками.
— Неужели вы не боитесь? — удивился незнакомец.
— Не боюсь, — заверил его Мишель-Герхард фон Штольц. — Я вообще не из пугливых и ничего не боюсь — ни бога, ни черта!
— Замолчите! — в страхе замахал руками незнакомец. — Он же может услышать!
— Кто он? — переходя на шепот, спросил Мишель-Герхард фон Штольц.
— Он! — ткнул незнакомец пальцем вверх.
Мишель-Герхард фон Штольц задрал голову — в небе собирались облака и летел одинокий самолет.
Хм...
— Он все слышит и все обо всех знает!
Сумасшедший какой-то — не иначе как из психушки сбежал!
— Отдайте, что имеете, дабы избежать несчастий, что крадутся за вами по пятам.
Мишель-Герхард фон Штольц инстинктивно оглянулся.