Паровоз свистнул, вагоны дернулись и замерли.
Эшелон вновь встал на запасном пути.
Из теплушек в окна и в раскрытые двери повысовывались коротко стриженные головы, закрутились во все стороны.
— Эй! Чаво встали-то?
— А хто его знает — то ли пара нету, то ли пропущаем кого!
— Неужто опять на весь день застрянем?
— А ты куды спешишь — небось успеешь еще башку под пулю подставить. Каб моя воля, я бы подле каждого забора по неделе стоял да через то век бы ехал — чай не к теще на блины собрались, чтоб торопиться!
— Ага, а наши покуда Варшаву возьмут?
— Ну и возьмут...
— Чего, парень, небось жалеешь, что всех паненок допреж тебя разберут? — хохотнул кто-то. — И то — девки польские, они справные да сладкие!
— А ну... ррр-разговорчики!
Затихли все.
— Товарищ командир, можно хошь на путя сойти ноги размять?
— Я те сойду! Ершов!
— Я!
— А ну сбегай на станцию, разузнай, чего там. Да разведай, где воду для коней взять.
— Ага — я счас, я мигом!
Соскочил, побежал...
— Да вы-то куда — Валериан Христофорович?!
Валериан Христофорович тоже было высунулся из вагона, озираясь по сторонам, но ничего путного не увидел.
— Ну и станции ныне стали — ни ресторации приличной, ни даже буфета! Тьфу!.. При государе-императоре такого безобразия на железной дороге не было!
— Тише, Валериан Христофорович, а ну как ваши речи услышат — ведь контрреволюцию припишут — греха не оберешься, — предостерег Мишель.
Но унять Валериана Христофоровича было мудрено.
— И все равно, как хотите, милостивые государи, но при Николае-кровавом, палаче и душителе свобод, поезда ходили строго по расписанию, а в буфетах водка была-с — да притом холодная!
Паша-кочегар осуждающе покачал головой:
— Может, при царском режиме, верно, — порядка больше было, но это с чьей стороны глянуть. Вы-то, Валериан Христофорович, тогда все боле по ресторациям хаживали, а я на крейсере «Мстислав» при топке состоял — уголек лопатой кидал да от боцмана зуботычины получал! А заместо водки водичку из моря пресненую хлебал. Мне так при нынешней власти куда как лучше!
— Ну да, верно, — стушевался Валериан Христофорович. — Всякая медаль имеет две стороны...
— Во-во, — поддакнул Паша-кочегар. — Кому поп люб, а кому и попадья...
И такое завернул про служителей культа, прежний режим и царя-батюшку, что бывшие поблизости красноармейцы его речами будто музыкой заслушались — это ж надо так мудрено слова складывать!
Четвертые сутки уж минули, как выехали они из Москвы.
— За день-другой доберемся, сыщем его да тут же и допросим! — строил в первый день оптимистичные планы Валериан Христофорович.
— А коли он ничего не знает? — сомневался Паша-кочегар.
— Да как же ему не знать?! — горячился старый сыщик. — Когда он при коменданте Кремля состоял, значит, либо сам те ящики принимал, либо знает, куда их стащили. Ведь не иголка же это, ей-богу!
— А коли знает, да не скажет?
— Так припугнем!
— Как?
— А так! — хлопнул себя Валериан Христофорович по кобуре «маузера». — Возьмем да к стенке поставим. Уж поверьте мне — чикаться не станем!
Паша-кочегар уважительно воззрился на почтенного Валериана Христофоровича.
— Однако быстро вы в их веру перекрасились! — подивился вслух Мишель.
— Не иронизируйте, сударь, — может, сии приемы грубые, зато верные! Кабы мы в свое время ими не брезговали да так же с «товарищами», как они ныне с нами, не чикались, так, смею вас уверить — никакой революции в помине не было бы!
— Вы что — серьезно?
— Вполне-с! Сколь душегубов я на веку своем словил, коих после судом присяжных или амнистией, Государем дарованной, восвояси отпустили. А эти без всяких присяжных обходятся, бандитов в расход пуская! Р-раз — и нету! Так-то и надобно!
— А коли они и вас?
— А меня-то за что?!
На третьи сутки оптимизма у Валериана Христофоровича поубавилось. Тогда они ехали в пульмановском вагоне, который набит был пассажирами гуще, чем бочка сельдями. Да и навряд ли бы они туда пробились, кабы не могучие плечи и кулаки Паши-кочегара, коими он прокладывал им путь. Кое-как примостились на полку, где уж сидели двое. Не вставали часов пять, покуда терпеть могли, чтоб на освободившееся место тут же не набросились люди, сидящие в проходах.
Но всякому терпению есть конец.
Не выдержавший первым Валериан Христофорович, вздыхая и ворча, засобирался в дорогу. Перешагивая и перелезая через людей, он стал пробираться к выходу. Дошел, сунулся было в туалетную комнату, да тут же брезгливо захлопнул дверь.
Туалет был разорен и загажен нечистотами так, что туда зайти не было никакой возможности, и потому пассажиры справляли нужду прямо на площадках и даже на ходу свешиваясь со ступенек.
— Что ж это за варварство такое азиатское? — стенал Валериан Христофорович, распуская пояс штанов. Сердобольный Паша-кочегар, пробившись в конец вагона, ухватил его за воротник, удерживая над бегущей дорогой. Разожми он пальцы — и Валериан Христофорович непременно шлепнулся бы вниз, расшибясь насмерть о насыпь и шпалы.
— Вот ведь сподобился на старости лет, — всхлипывал старый сыщик. — Вы уж не отпускайте меня, держите, голубчик, крепче! — просил он, задирая вверх голову.
— Эй, господин-папашка, ты шибко-то долго не виси, чай, другим тоже надобно! — весело крикнул, высунувшись в окно, какой-то молодой парень.
— Да-да, — закивал Валериан Христофорович.
Наблюдать за ним было смешно, но и грустно — господи, куда катится Россия, когда людям, дабы справить естественную нужду, надобно вот так вот испытывать судьбу!
— Спасибо, голубчик, выручили, — конфузливо сказал Валериан Христофорович, натягивая штаны.
— Не за что! — ответил громогласный Паша-кочегар. — Мы-то люди привыкшие, нам не впервой в гальюны ходить, как на море волна играет! Бывалочи, чтоб сесть, ишо не так за переборки и друг за дружку хватались! А вам оно, конечно, непривычно, да и застудиться можно...
Мишель, представив себя висящим на подножке, решил терпеть сколько возможно да притом не пить и не есть.
На первой же станции, предъявив мандат ВЧК, пересели в воинский эшелон, что вез пополнение на польский фронт. Тот шел сперва шибко, но скоро тоже замедлился, а после и вовсе остановился.