— Можете считать это военной хитростью...
— Нет, господа, вы как хотите, а я не согласен...
И тут все разом отчаянно заспорили, так что Мишель мог слышать лишь отдельные обрывки фраз.
... — Ну нельзя же так, господа, нельзя — я буду вынужден доложить об этом господину полковнику...
... — Перестаньте распускать нюни, поручик, это война, а не бал в пансионе для благородных девиц!..
... — Надо бы добровольцев выкликнуть...
... — Да, верно, тут приказом нельзя-с!..
... — Покончим с этим делом — непременно напьюсь и к девкам!..
О чем это они? — не понял Мишель. Но тут к нему подвели коменданта — совсем еще молодого паренька.
— Ящики, восемь штук, должны быть где-то здесь, в Арсенале, — довольно сбивчиво, потому что комендант постоянно оглядывался на толпу, объяснил Мишель. — Были такие?
— Кажись, были, — неуверенно кивнул комендант.
— Где?
— Кажись, в подвале за пороховым складом.
— Где это — можете показать?
— Ну а чего не показать — могу!..
Спустились в казематы Арсенала.
— Здесь.
Неужели точно — здесь? Неужели он нашел, что искал?!
Открыли железную дверь, посветили керосиновым фонарем.
В подвале точно были какие-то ящики. Может, те, а может, нет — сказать невозможно, потому что все помещение под самый потолок было завалено разным хламом. Тут, по-хорошему, не один день разбирать надо!.. Мишель попробовал разбить торчащий углом из мусора ящик, но тот не поддался. Надо бы пойти, попросить себе в помощь юнкеров или пленных солдат.
Но когда Мишель с комендантом вернулись к Арсеналу, там все переменилось.
Солдаты стояли угрюмые, а со стороны Боровицких ворот, сгибаясь в три погибели, юнкера катили пулеметы, тащили коробки с лентами. Как видно, было принято какое-то решение, и теперь офицеры бегали, отдавая приказания.
— Штыки примкнуть!..
— Второй взвод!..
— Первый!..
— Тесни их к Арсеналу!
Юнкера, напирая на недовольно ропщущую толпу, погнали солдат под самые стены, к огромным, запертым, деревянным воротам, где те сгрудились плечо к плечу. Юнкера стояли против них, полукругом, уставя вперед штыки.
Все чего-то ждали.
— Добровольцы есть? — выкрикнули офицеры. — Тогда — выходи!
Несколько десятков юнкеров выскочили из строя, но офицеры выбрали самых старших. Впрочем, и эти были едва ли старше осьмнадцати лет.
— Господа, господа, возьмите меня, я не испугаюсь! — умолял какой-то гимназист — совсем еще мальчишка.
— Чего это они — чего?.. — забеспокоились, загудели солдаты. — Уговор был, ежели мы ворота откроем, нас по домам отпущать, а теперь, видать, они опять хотят нас в ярмо запрячь!
Пулеметы поставили рядком, коробки — сбоку.
— Заряжай! — приказали офицеры.
Вторые номера расчетов откинули крышки, потянули из коробок длинные, по-живому извивающиеся ленты. Доложили готовность:
— Первый — готов!..
— Второй!..
Солдаты волновались, напирая на штыки.
— Не робей, ребяты — пугают нас хфицеры! — крикнул кто-то.
И Мишель подумал так же, подумал — что пугают. Что, направляя на них пулеметы, хотят добиться их подчинения, чтобы разбить на мелкие группы и сопроводить конвоями на гауптвахту.
Но вдруг увидел ворота...
«Ворота!.. — подумал он, что-то понимая. — Их поставили к воротам! Всех! Не к стенам, а к деревянным воротам, а это совсем другое дело! Кворотам!..»
— Слушать меня! — громко скомандовал командир сводного отряда юнкеров в чине штабс-капитана.
Юнкера подобрались.
— Двадцать шагов назад... Шаго-ом... арш!
Юнкера попятились, отходя на двадцать шагов.
Встали, не опуская винтовок.
Штабс-капитан встал на колено перед одним из пулеметов, глянул в прорезь щитка, что-то подправляя в прицеле.
— Чего ж вы делаете, ваше благородие? — крикнул кто-то из солдат, заподозрив неладное. — Неужто стрелять станете? Мы-то в вас не стреляли!
К нему подскочил кто-то из офицеров. Рявкнул:
— А ну — молчать, скотина! Будешь в следующий раз знать, как большевиков слушать!..
Кто-то из офицеров, сняв фуражку и оглядываясь на купола кремлевских храмов, торопливо крестился.
«Да ну, не может быть, не может быть такого!.. — лихорадочно думал Мишель. — Все это не более чем дурная мистификация!.. Но — ворота!.. Черт возьми — ворота!.. Они были деревянные, а от дерева рикошета не бывает! В дереве пули вязнут! Но это значит... это значит, что они собрались стрелять всерьез!..»
И верно — штабс-капитан, встав сбоку от пулеметов, скомандовал:
— Пли, ребята... Пли!
Крайний пулемет дрогнул...
Первая очередь прошла чуть выше голов, отчего все разом испуганно присели, все еще, наверное, надеясь, что их пугают.
— Плохо стреляете, юнкер! Возьмите поправку, — спокойно сказал штабс-капитан.
Вторая очередь пошла ниже, хлестанув по животам. Придерживаемая и направляемая вторым номером, лента выхлестывала из коробки, выгибаясь упругой дугой.
Стоящие в первых рядах солдаты, удивленно глядя, как в стволе «максима» плещется пламя, валились как подкошенные друг на друга.
— Палачи! — отчаянно вскрикнул кто-то.
Слаженно, разом вступили другие пулеметы. Длинные, перекрещивающиеся очереди резали, кромсали толпу. Юнкера стреляли очень сосредоточенно и правильно, как их учили на огневых дисциплинах, подкручивая винты прицелов и плавно поводя стволами слева направо. Вцепившиеся в рукояти руки тряслись, отчего у пулеметчиков тряслись уши, щеки и клацали зубы.
В прицелах метались, падали, умирали солдаты. Пулеметы выкашивали толпу, как траву.
Страшный вой, крики, стоны разом всплеснулись над Кремлем, подняв со стен, деревьев и куполов церквей стаи ворон, застивших черным небо.
Стоявшие позади юнкера истово крестились. Кто-то, отвернувшись, плакат. Но те, что вызвались, — стреляли!
Мишель, не веря своим глазам, наблюдал за экзекуцией. Видел, как очереди лупят по серой толпе, как пули с сочным чавканьем впиваются в тела, прошивая их насквозь!.. Как разбиваются, раскалываются черепа!.. Как отчаянно мечутся, пытаясь найти спасение, солдаты, но везде, куда бы ни бросились, натыкаются на пули.