— Канал скажет, что предоставил только сетку вещания и что ответственность за содержание передачи несет фирма-производитель. То есть та самая продюсерская компания.
— А я в суд подам. На телеканал!
Тут даже прокурор заулыбался. Нашел, с кем бодаться!
— Ну хорошо, что вы хотите, чтобы прозвучало в опровержении? — зашел с другого конца продюсер.
— Что то, что они показывали, — неправда, что не было никаких “кровников”, что я это все придумал, чтобы отвязаться от одной назойливой журналистки, что на самом деле Иванов никакой не Мориарти...
— Итого уже минут на пять, — подсчитал продюсер, . — Вы знаете, сколько стоит одна минута вешания?
Старков не знал.
— От пятидесяти до пятисот тысяч долларов, если в пересчете на рекламу. Соответственно, пять минут — это минимум двести пятьдесят тысяч, а максимум — два с половиной миллиона. Если давать опровержение в наиболее смотрибельное, то есть в то же самое, когда прошла ваша передача, время.
Кто согласится терять два с половиной миллиона долларов из-за какого-то опровержения? Да они лучше десять реклам про прокладки пустят!
— А что же делать? — совершенно растерялся Старков.
— Что делать?.. Передачу делать! — категорически заявил продюсер. — Только теперь качественную передачу, чтобы перебить впечатление от прежней халтуры. Клин клином вышибают! А не судом.
Прокурор согласно кивнул.
А может, и верно?.. Что ему даст опровержение, напечатанное мелким шрифтом на последней странице второсортной газетенки? Кто его прочтет? А передачу видели миллионы. И новую передачу увидят миллионы.
— Кстати, сколько они вам там платили? — спросил продюсер.
— Не платили, обещали, — сказал Старков. — Обещали двести долларов. В месяц.
— Двести? — удивленно переспросил продюсер. — Вы, как видно, действительно плохо знакомы со спецификой телевидения.
— А что, это много? — настороженно спросил Старков.
— Это дешево для такого уровня материала.
Продюсер встал, давая понять, что разговор закончен.
— Если надумаете — звоните, — сказал он, протягивая визитку. — Очень рад был с вами познакомиться.
Старков вышел в коридор, вертя в руках врученную визитку.
“Генеральный продюсер телекомпании “Партнеры” Горшков Валерий Петрович”, — прочитал он.
Что-то ему эта фамилия напоминала. Что-то такое... Ах да!..
Он оторвал взгляд от визитки и прочитал на двери прокурорской приемной набранную золотом табличку:
“Горшков Петр Вениаминович”...
Старший следователь парижской криминальной полиции Пьер Эжени мрачно бродил среди разбросанных по асфальту трупов. Трупов было много — было четыре. Но не всего четыре, а здесь четыре. Потому что еще два были не здесь — один недалеко от казино, возле калитки, через которую ушли преступники, и еще один — расстрелянный в упор полицейский с той стороны арки.
Просто какая-то мясорубка, как в кино...
— Смотри, они все как братья... — заметил кто-то.
Трупы действительно были похожи друг на друга — примерно одного роста, близкой комплекции, одеты в одинакового покроя плащи... Возле каждого на земле валялся пистолет. Пистолеты были тоже одинаковыми и были новенькими, словно только что из арсенала.
Итальянские “беретты”, отметил про себя следователь. Может, они итальянцы?
Нет, на итальянцев покойники похожи не были. Слишком светлые. А один так и вовсе рыжий.
— Что-нибудь нашли? — спросил следователь у полицейского, выворачивающего карманы плащей.
— Мобильные телефоны, запасные обоймы, деньги и сигареты, — кивнул полицейский на вещи, сложенные на расстеленном на земле полиэтилене.
— А документы?
— Документов не было.
Пьер Эжени еще раз обошел трупы, вглядываясь в лица. Нет, никаких особых примет не видно — лица гладкие, без шрамов, родинок и татуировок. Да и вряд ли особые приметы помогут — покойники, сразу видно, не французы, и в картотеках их не найти.
Правда, лица европейские... Поди, опять окажутся русскими. Что-то в последнее время их много здесь стало. Конечно, не как после их революции, тогда, дед говорил, они чуть не на каждом шагу встречались. Но все равно...
Если русские, то дело дрянь, опять сюда их полицейские напрашиваться будут, чтобы вести совместное расследование. Понаедет человек десять... Придется их по ресторанам и публичным домам водить...
Пьер отошел в сторону и, привалясь плечом к стене, закурил.
Вот ведь невезуха, нет, чтобы их прикончили тремя часами раньше, а так именно в его дежурство!
Мимо пронесли носилки с мертвым полицейским. И вслед ему пронесли сложенные в пакет его вещи — радиостанцию, дубинку, фонарь... И револьвер, которым он так и не успел воспользоваться.
Не повезло парню, еще больше, чем ему, не повезло...
“Сколько же их было? — прикинул следователь. — Человека три-четыре, не меньше. Эти ребята даже выстрелить не успели, так и легли рядышком. Значит, выходит, стреляли залпом...”
К Пьеру подошел кто-то из криминалистов.
— Вот, нашли, — показал он полиэтиленовый мешок с гильзами.
— Где они были? — спросил следователь.
— Вон там.
— Они что, рядом лежали?
— Ну да, почти рядом.
Если стреляли из нескольких пистолетов, то гильзы лечь рядом не могли. Ну никак не могли.
Пьер взял мешок и посмотрел на гильзы сквозь полиэтилен. Калибр один.
Повертел мешок, рассматривая донышки гильз.
И накол капсуля бойком пришелся примерно в одно место.
Странно. Очень странно...
И это была не последняя странность, связанная с этим делом...
Со стороны улицы подбежал стоявший в оцеплении полицейский.
— Там вас женщина спрашивает.
— Меня? — удивился Пьер.
— Ну, не вас лично, а кого-нибудь старшего.
— Пропустите.
Женщина пришла не одна, женщина притащила с собой подростка. Следователя, к которому ее подвел полицейский, она не заметила, потому что во все глаза смотрела на лежащие на земле трупы.
— Вы что-то хотели мне сказать? — попытался привлечь ее внимание Пьер Эжени.
— Я?.. А, да, хотела.
Не отрывая взгляда от мертвецов, она быстро начала говорить.
— Мой мальчик сегодня утром пошел в школу, она недалеко от нашего дома, если выйти, то сразу налево, а потом направо, а потом...