Он подождет. Иоахим наверняка не собирался на самом деле убить Мигеля, но, если повторит свои угрозы, ему придется узнать, что Мигель может быть не только милосердным, но и справедливым.
Он не дошел еще до Влойенбурга, когда моросящий дождь сменился ливнем.
Мигелю хотелось поскорее переодеться и сесть у огня и, может быть, немного почитать Тору. Все эти раздумья о милосердии возбудили в нем желание прикоснуться к святости Господа. Но сначала он перечитает историю о том, как Очаровательный Петер обманул жадного торговца лошадьми, историю, которая всегда поднимала ему настроение.
Войдя в дом, он снял обувь, как это принято у голландцев, чтобы не разносить по дому грязь, хотя его чулки промокли насквозь и оставляли мокрые следы на керамических плитках пола. Он сделал несколько шагов к входу в подвал, когда увидел Ханну в дверном проеме. В полумраке ее выросший живот был еще больше заметен.
— Добрый вечер, сеньора, — сказал он слишком поспешно.
Ее намерения не вызывали сомнений. Ее большие глаза, широко открытые и увлажненные, жадно смотрели на него из-под черной шали.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказала она тихим голосом.
— Вы снова хотите попробовать мой напиток? — не думая, отозвался он.
— Не сейчас, — покачала она головой. — Мне нужно что-то вам сказать.
— Может быть, мы пройдем в гостиную? — спросил он.
— Нам нельзя, — снова покачала она головой. — Нельзя, чтобы мой муж увидел нас там вместе. Он начнет подозревать.
"Подозревать что?" — чуть не спросил Мигель. Она думает, что они уже любовники? У нее такое богатое воображение, что оно не ограничивается женщинами-учеными? Мигель тоже не отказывал себе во флирте, но не имел никакого намерения доводить его до следующей стадии, с тайными встречами и прятками от мужа, погрязать в одном из самых страшных грехов. Трудно сыскать человека, который бы так ценил воображение, как Мигель, но мужчина, точнее, человек должен знать, где заканчивается фантазия и начинается реальность. Возможно, он по-новому оценил Ханну, находил ее обаятельной и симпатичной. Возможно, он даже полюбил ее, но он не будет руководствоваться этими чувствами в своих поступках.
— Мы должны говорить здесь, — сказала она, — но тихо. Нельзя, чтобы нас услышали.
— Возможно, вы ошибаетесь, — сказал Мигель, — и нам нет необходимости говорить тихо.
Ханна улыбнулась. Это была легкая и нежная улыбка, словно она жалела его, словно он был слишком глуп, чтобы понять ее слова.
Быть может, подумал он, Господь, слава Тебе, простит меня за то, что я выпустил кофе на волю. Этот напиток перевернет весь мир вверх тормашками.
— Я не ошибаюсь, сеньор. Мне нужно что-то вам сказать. Что-то, что непосредственно вас касается. — Она сделала глубокий вдох. — Насчет вашего друга, сеньор. Вдовы.
У Мигеля закружилась голова. Он прислонился к стене.
— Гертруда Дамхёйс, — едва слышно прошептал он. — Что именно? Что вы можете сказать мне о ней?
— Я точно не знаю, — покачала головой Ханна. — Простите меня, сеньор, но я даже не знаю, как сказать то, что я хочу сказать, и опасаюсь, что, сделав это, отдам свою хрупкую жизнь в ваши руки, но я также боюсь, что если не скажу — это будет предательством по отношению к вам.
— Предательством? О чем вы говорите?
— Простите, сеньор. Я пытаюсь сказать. Не так давно, на самом деле всего несколько недель назад, я увидела голландскую вдову на улице. Она меня тоже увидела. Нам обеим было что скрывать. Я не знаю, что скрывала она, но она решила, будто я знаю, и угрожала мне, если я не буду молчать. Я подумала, что от этого не будет никакого вреда, но теперь я в этом не уверена.
Мигель сделал шаг назад. Гертруда. Что она могла скрывать и какое отношение это имело к нему? Это могло быть что угодно: любовник, сделка, смущение. Какое-нибудь коммерческое предприятие. Нет, что-то не сходилось.
— А что вынуждены скрывать вы, сеньора?
Она покачала головой:
— Я не хотела бы говорить, но решила сказать. Я знаю, что могу вам доверять, сеньор. Если вам придется столкнуться с ней и вы дадите ей понять, что вам уже известен мой секрет, может быть, она не расскажет его другим и тем спасет меня от худшего. Могу я вам признаться и быть уверенной, что никто другой не узнает?
— Конечно, — поспешно сказал Мигель, хотя отчаянно желал, чтобы этого разговора вовсе не было.
— Мне стыдно, — сказала она, — но я не стыжусь признаться в этом вам. Я видела вдову, когда выходила из святого места. Это была церковь католической веры, сеньор.
Мигель смотрел на нее, и все расплывалось у него перед глазами, пока она не слилась с темной стеной. Он не знал, что подумать. Жена его собственного брата, женщина, которая ему нравилась и которую он желал, призналась, что она тайная католичка.
— Вы предали своего мужа? — тихо спросил он.
У нее сжало горло. Слез еще не было, но скоро появятся. Они висели в воздухе, как приближающийся дождь.
— Как вы можете говорить о предательстве? Мне никто не сказал, что я еврейка, до кануна моей свадьбы. Разве меня не предали?
— Вас предали? — спросил Мигель, снова забыв понизить голос. — Как вы можете так говорить? Вы живете в новом Иерусалиме.
— Кто-нибудь — вы, или ваш брат, или раввины — говорил мне когда-нибудь, что написано в вашей Торе или в вашем Талмуде, кроме того, что я должна служить вам? Когда я хожу в синагогу, все молитвы на древнееврейском, а разговоры на испанском, которых я не понимаю. Если у меня будет дочь, должна ли я растить ее, чтобы она служила капризному Богу, который не покажет ей своего лица только потому, что она девочка? Вам хорошо говорить о предательстве, когда мир дает вам все, что вы хотите. Мне он не дает ничего, и если я хочу получить какое-то утешение, неужели меня следует осуждать за это?
— Да, — сказал Мигель, хотя не верил в это, и тотчас пожалел о сказанном.
Но он был очень рассержен. Он не мог объяснить почему, но чувствовал себя уязвленным, словно она разрушила установившееся между ними доверие.
Он не видел, когда появились слезы, но они появились и блестели на ее лице. Он страстно желал прижать ее к себе, почувствовать, как ее груди прижимаются к его груди, но не мог. Вместо этого он произнес:
— Мне больше нечего вам сказать. Оставьте меня теперь, мне нужно обдумать, что делать с этими сведениями, которых я предпочел бы никогда не слышать.
Эти жестокие слова буквально застревали у него в горле; он знал, что они для нее значат. Она будет мучиться, сохранит ли Мигель ее секрет. Теперь он знал, что жена его брата папистка, и эти сведения губительны для Даниеля. Мигель мог открыть их, чтобы узурпировать положение брата в общине, или использовать для запугивания Даниеля, чтобы тот простил ему долги.