Затем, увильнув от более страстных ласк, исчезла.
— Готово, — позвала она уже с пола. — Опускайся на коленки, свет Данилушка! Места мало, ну да не поссоримся! Не бойся, я подстелила!
Данила, оказавшись разом и на рогожке, и в Дуниных объятиях, стал жарко целовать девку, она отвечала радостно и с полной готовностью. Меж поцелуями они помогли друг другу освободиться от заведомо лишней одежды…
… — Что там? — спросил Данила, приподнявшись на локте.
— А что, миленький?
— Воет что-то?
— Воет?
— Прислушайся…
Оба замерли. После ласк, которые временно лишают человека и зрения, и слуха, тишина подземелья сперва показалась всеобъемлющей, а потом донеслось что-то сквозь земляную толщу, голос не голос, вой не вой, а неприятно…
— Данилушка! — вскрикнула Дуня, уловив эти звуки. — Ой, Данилушка, бежим отсюда! Ой — кого-то мы потревожили!
Но не бежать она кинулась, а обхватила Данилу так, что и не пошевелиться.
— Пусти, Дунь! Пусти-ка!
Данила зажал смертельно перепуганной девке рот и опять прислушался.
— Дунька, там человек… — растерянно произнес он. — Вопит же — «люди добрые!..». Ей-богу!
— Да Бог с тобой, светик! Нечистый дух тебя смущает! Татарская неприкаянная душа там бродит! — возразила Дуня. — Чур меня, чур, наше место свято!..
Судя по тому, как девка от него отстранилась, она перекрестилась, и не единожды.
— Какого ж ляда татарская душа по-русски орет? — возмутился Данила. — Ну-ка, слушаем еще…
И точно, голос сделался чуть более внятен. Но шел воистину из-под земли.
— Слушай, девка, — вдруг развеселился Данила, — а не завела ли туда баба какого горемыку, вроде как ты меня, да и бросила?
Тут на ум ему пришел Богдаш Желвак — и Данила, при всей своей верности товарищу, искренне порадовался смехотворному Богдашкиному приключению. Не одному же Даниле терпеть насмешки!
— Больно глубоко, — возразила Дуня, — мы вглубь не лезем, страшно…
— А что там, в глубине?
— Откуда ж я знаю!
Из-под земли снова позвали добрых людей, которых там, видать, если и водилось, то немного…
— А что… — сказал сам себе Данила. — Кремль на высоком холме выстроен, поди, подземелий в ханском дворце нарыли немало… Мог же человек нечаянно туда провалиться?
— Сколько у воеводы на подворье живу, никто никуда не проваливался, — возразила Дуня. — Ты вспомни — развалины на особицу стоят, туда только днем за камнем ходят, да дети играют.
— Нет, это не дитя…
И тут Данила, озаренный разумной и одновременно дурацкой мыслью, заорал что было мочи:
— Кто там голосит?!
— Помогите!.. — донеслось. — Я это, Андрейка!..
— Ну вот, неприкаянная татарская душа Андрейкой прозывается, — заметил Данила, потрогал себе горло и кашлянул.
— Ирод ты! — напустилась на него Дуня. — Весь кремль переполошил, люди сбегутся! Срам-то какой!
— А сдается, что как раз и нужно людей поднимать, — негромко возразил Данила, еще не совсем уверенный, что глотка действует. — Там человек в беду попал!
И, собравшись с силами, завопил вдругорядь:
— Где ты, Андрейка?!
Но не из подземелья — откуда-то сверху отозвался звенящий молодой голос:
— Тревога!
И понеслось вдаль, передаваемое из уст в уста сторожевыми стрельцами на стенах:
— Тревога! В ружье! Тревога!
— Ну, всех переполошил! — воскликнула Дуня.
И, не прощаясь, принялась торопливо взбираться по высоким ступеням чуть ли не на четвереньках — лишь бы поскорее убраться, пока стрельцы не застали ее тут со случайным полюбовником.
Данила полез следом и успел вовремя — от Тайницкой башни уже взлетала по склону цепочка факелов — один, два, три, четыре… Стрельцы точно определили направление и бежали на крик не скоро, да дружно.
Дуня, боясь света в лицо больше, чем подземной нечистой силы, метнулась к ограде государева сада, который, равно как и государев дворец, завели в Казанском кремле, видать, на тот случай, что царь в гости пожалует; как-никак, среди его титулов значится и «царь Казанский».
Данила же, которому не приходилось краснеть за свои мужские подвиги, побежал навстречу стрельцам.
— Сюда, ребята! Сюда!
— Ты, что ль, орал? — напустился на него первый из стрельцов, немолодой, в распахнутом кафтане, с факелом в одной руке и бердышом — в другой.
— Я — кто ж еще!
— А ты кто таков?
— Государев конюх я, Данила, грамоту сегодня привез!
Стрельцы окружили государева конюха, очень недовольные тем, что человеку, поднявшему переполох, и по шее не съездишь — службу справляет!
— Сюда, скорее! — Данила махнул рукой и повел возмущенную стрелецкую братию к развалинам. — Там, внизу, в погребах кто-то заплутал! Вопит, что, мол, Андрейкой кличут! Я ему отозвался!
— Какой еще тебе в погребах Андрейка? — удивился первый из стрельцов. — И сам ты за каким лядом сюда ночью залез?
— А за тем за самым! — с ходу помог Даниле кто-то из стрельцов помоложе.
Но не до смеха стало, хоть смех и был готов прорваться, потому что еще кто-то перебил шутников диким вскриком:
— Андрейка?! Ветошник?!
— Тихо! — гаркнул пожилой стрелец. — Кондрашка, Климка, Авдюшка — в башню!
— Гаврила Иваныч, что за шум? — с такими словами быстро подошел человек в стрелецком же длинном кафтане со стоячим воротником, но дорогого тонкого сукна клюквенного цвета, без белой перевязи-берендейки и бердыша, зато с саблей на поясе. Стрелец, его сопровождавший, вознес повыше факел, чтобы осветить всех, к кому будет угодно обратиться сотнику — а что это был здешний сотник, Данила догадался сразу, по длинному посоху в его руке.
— Беда, Михайла Ефремович, — отвечал пожилой стрелец. — Как бы не в тюрьме что дурное случилось!
И махнул рукой в сторону и вниз — туда, где белела Тайницкая башня.
— Она ж под землей, что там случиться может?
— Божьим попущением — всякое…
— Пошли! — приказал сотник и сразу же движением руки удержал стрельцов. — А ты кто таков, молодец? Чего ночью слоняешься?
— Гонец это, — сразу объяснил Гаврила Иванович. — Что грамоту сегодня доставил. Он-то и поднял тревогу.
— Добро, хвалю!
И всей гурьбой кинулись стрельцы вместе с Данилой вниз, туда, где из Тайницкой башни можно было попасть в подземную тюрьму.
— Стой-ка! — удержал кто-то из стрельцов Данилу, когда и сотник, и прочие уже скрылись в башне. — Тебе не велено.