Подумав, что и в Московском Кремле чужого по всем закоулкам водить не станут, Данила смирился. Но на время.
Дождавшись, пока шум и галдеж малость стихнут, он тоже вошел в башню. Ни души не обнаружил — видать, все полезли в подземелье, где содержались здешние воры, тати и лесные налетчики.
Кремль стоял на высоком, куда выше московского, холме, что для устройства подземного узилища было очень даже удобно — ни тебе стены возводить, ни решетки на окна ставить. Опять же, и сидение в беспросветной и сырой земляной тюрьме — более суровое наказание, чем если бы в обычной. Природное любопытство заставило Данилу почесать в затылке — да и полезть по деревянной лестнице вниз, туда, где шумели стрельцы.
Там, внизу, к удивлению своему, Данила обнаружил выложенный камнем пол и каменные же подпоры сводов. В проход выходили деревянные двери с узкими, еле кулак пропихнуть, окошками. Две из них, что подальше от лестницы, были распахнуты настежь. И лежал поперек коридора человек — надо полагать, убитый, раз уж никто не пытался помочь ему подняться на ноги.
Место это освещалось слабо — откуда-то издалека, где суетились с факелами стрельцы. Данила озирался, пытаясь понять, что же тут произошло. Оглядел двери, запиравшиеся снаружи на засов. Поднял глаза к черному потолку. Подошел к мертвецу, как мог осмотрел пол вокруг него и увидел вещь, совершенно в этом подземелье неожиданную.
Совершенно не думая, что это — примета, по которой можно искать убийцу, Данила нагнулся и поднял находку. Был это нож не нож, а вроде игрушки для парнишек, весь, с рукоятью и лезвийцем, длиной в пядень. Однако лезвийце было заострено на совесть, а рукоять усыпана дорогой бирюзой.
Человек, погибший в подземелье, не мог быть хозяином странного ножа. И простая его одежда, армяк да лапти, да в несколько слоев онучи, потому что под землей было вовсе не жарко, и простецкое лицо с нечесаной сивой бородой — все это никак ножу не соответствовало.
Данила сунул находку за пазуху и тут же прижался к стене — свет стал ярче, кто-то из стрельцов торопился к выходу.
Подвинувшись боком, Данила нашарил за собой провал — это была узкая дверь в подземную темницу. Не долго думая, туда он и шмыгнул. Стрелец, торопясь, перешагнул через ноги загородившего проход покойника, осознал недопустимость этого, перекрестился на бегу, пронесся мимо и стал взбираться по лестнице.
Поняв, что вскорости отсюда начнут выбираться и прочие, Данила не то чтобы пожалел о своем неуместном любопытстве — по природной шляхетской гордости он скорее бы на плаху башку уложил, чем признался в собственной ошибке, нет — он ругнул мысленно тех, кто сейчас появится из-за поворота, мешая ему, ни в чем не повинному, покинуть это неприятное место.
— Гляди ж ты, когда это дело обнаружилось! — совсем близко услышал он голос сотника. — Сколько тот ход искали — наконец нашли!
— Нашли, да не мы! — сердито отвечал Гаврила Иванович. — И раньше утра мы все равно ничего не поймем. Пока Андрейку Ветошника в тех норах не сыщем да не вызволим. А то он, поди, под землей с перепугу и до воеводина подворья прокопается…
— Упустили татей!
— Упустили…
— То-то воевода порадуется…
Не нужно было семи пядей во лбу, чтобы понять — кто-то дорылся до подземной тюрьмы и увел несколько узников. А вопивший под землей Андрейка, видать, кинулся в погоню, да и сбился со следа.
Оба — и пожилой стрелец, не иначе — десятский, и сотник, — явственно затосковали.
— Всем достанется… — проворчал Гаврила Иванович. — Сколь трудов положили! И все — псу под хвост! Мало того что этих троих — еще и лишних прихватили. Благодетели!
— Рано стонешь! — вдруг одернул его сотник. — Они могут в посаде затаиться, а могут и прямо сейчас, ночью, в бега удариться. Если сейчас — куда, по-твоему, они побегут? Ночью — вброд через Казанку?
— Берегом? — предположил стрелец. — Раз они столько времени с этим тайником копошились — неужели у них перевоз не налажен?
— Ах, язви их в печенку!..
Гаврила Иванович плюнул.
— Вот тут они и сидели, подлецы! — с тем подцепил носком сапога край двери и пинком затворил ее, понятия не имея, что во мраке затаился государев гонец.
Испугавшись, что вот сейчас и засов задвинут, Данила подал голос.
— Гаврила Иваныч, не спеши запирать!
— Что там за бес? — вскинулся остервеневший от неприятности сотник, и тут же Данила выскочил наружу.
Сотник шарахнулся, а десятский сунул факел чуть ли не в рот Даниле.
— Ах, это ты? Какого беса ты тут позабыл?
— Погоди кричать, Михайла Ефремович, — Данила, как это с ним случалось в опасную минуту, сделался не по чину суров и строг, что при его явной безусой молодости казалось многим удивительно. — Пораскинь умом — кто ж знал, что меня нелегкая в развалины ханского дворца занесет? Кто ж знал, что я прямо ночью тревогу подниму? Этого тати предвидеть не могли!
— Не могли, — уже предчувствуя спасительный выход из положения, радостно подтвердил пожилой стрелец.
— Они рассчитали, что погоню за ними могут послать только утром — когда пожрать узникам принесут и пустое место обнаружат. Они полагали, что у них вся ночь впереди.
— Думаешь, они сейчас в посаде? — недоверчиво спросил сотник.
— Если ход ведет из посада, то там, — уверенно сказал Данила. — Разве что воротников подкупили, чтобы их ночью из посадских ворот выпустили. Так это и прямо сейчас проверить можно.
— К воротам? — сам себе задал разумный вопрос сотник и уставился бешено на десятского. — Гаврила! Какого рожна ждешь?!
Десятник, сразу уловив мысль, сунул начальнику факел и поспешил к лестнице. Сотнику бегать было не по чину. Проводив взглядом Гаврилу Ивановича, он повернулся к Даниле.
— Ты, гляжу, в переделках, парень, побывал.
— Нам, государевым конюхам, не привыкать… — более Данила ничего не добавил.
Покивав — а какого еще ответа ждать от государева конюха, подробной росписи его тайных похождений, что ли? — сотник вернулся к мертвому телу.
— Царствие небесное тебе, Якунка… Послужил — и отдыхай…
Данила меж тем задумался — от чего бы мог погибнуть человек, рядом с которым найдено чистое, не измаранное в крови, подозрительное оружие? Не удавлен — удавленника по лицу видать, не застрелен — хотя, как знать, слышен ли снаружи гром от выстрела. Стало быть, все-таки нож?
Он тоже подошел и опустился на одно колено. Точно — торчала рукоять там, где место сердцу. И была она, костяная, невелика — как у того ножа, что сейчас лежал у него за пазухой.
Михайла Ефремович скорбно глядел на покойника.
— Что скажешь, конюх? — спросил. — Что ты там такое углядел?
— Думаю, коли тут завопить, будет ли слышно снаружи.