— До земляного вала, — преспокойно сказал Богдаш, — а там направо повернули и вдоль него — до Крымского брода. Теперь давай, вспоминай!..
Видя, что спор вышел мимолетный, Тимофей с Семейкой пошли к храму.
— Это было, уже как речку перешли.
— А церкви ты там поблизости не приметил?
— Может, и была… — Данила задумался.
Будучи занят беседой с Ульянкой, он краем глаза присматривал за конями, а более по сторонам не таращился.
— Должна была быть! Там храм Девяти Мучеников стоит!
— Коли и стоит, то не на виду. Мы коней мимо храма не прогоняли.
— Точно — не на виду…
Тимофей повернулся.
— Да чего языками болтать? Сели бы с утра на коней да и поехали тем же
путем, нашли нужное место.
Данила и Богдаш переглянулись. Может, Желваку хотелось затянуть этот нелепый разговор, чтобы вдоволь поиздеваться над Данилиным незнанием московских окраин, кто его ведает. Но сейчас это уже не получалось.
После молебна отправили в дорогу Семейку с Тимофеем. Они сопровождали телегу со сбруей, быстро двигаться не могли. Решили, что ночевать им — в Коломенском, а уж оттуда спозаранку — в Казань.
Данила с Богданом остались одни.
— Они-то быстрее нас обернутся, — сказал Богдаш. — Дороги просохли, купчишки оживились, пока распутица была — они все обозы собирали, а теперь-то обозы один за другим и потянутся! Так что и дорога безопаснее сделается.
— А мы с тобой тоже делом займемся или так и будем на конюшнях сидеть? —
полюбопытствовал Данила.
Спать ему уже не хотелось, голова была пустая и ясная, он перешагнул некий порог, за которым тело, лишенное сна, впадает в ошалелое состояние и готово к самым бестолковым подвигам.
— Поехали!
Был долгий вечер на рубеже весны и лета. Черемуховый ветер, пролетая, смущал взъерошенную от бессонной ночи душу.
Данила с Богданом по Волхонке, потом по Оcтоженке доехали до земляного вала, выбрались
из Москвы и повернули на север, тем самым путем, каким гнали коней в Коломенское, разве что в другую сторону. И доехали до Пресни, и повернули назад, и тут уж Богдаш взял власть в свои руки и тыкал Данилу носом в каждый переулок — не отсюда ли бежал покойный Бахтияр?
— Отсюда! — воскликнул вдруг Данила.
Богдаш задрал голову:
— Так вот же она, церковь-то!
— А я что — в небеса таращился? Я за конями глядел!
Церковь и впрямь стояла в глубине переулка. Конюхи свернули туда, рассуждая — откуда мог выскочить Бахтияр?
— Ему совсем немного до нас оставалось, когда мы песий лай услышали, — вспомнил Данила. — Голован мигом до него долетел.
— Коли на него псов спустили, он от ворот далеко уйти не мог, псы, поди, еще быстрее Голована… Либо из тех ворот, либо из этих! — решил Богдаш, показав плеткой на одни и на другие.
Очень у него это ловко получалось — мотнув кистью, подкинуть висящую на мизинце плетку и сразу крепко ее ухватить.
Данила подъехал к забору, приподнялся в стременах и заглянул на первый из подозрительных дворов. Ничего особенного не увидел — обычный беспорядок, без какого не обойтись живым людям. Он проехал подальше, опять привстал в стременах — и с той же пользой для дела.
Богдан свистнул, Данила обернулся.
От храма шла, ковыляя, сгорбленная бабка с преогромной клюкой. Что-то в этой бабке показалось Даниле знакомым, она словно бы несла на себе некий тайный и важный знак. При этом вид у бабки был самый что ни на есть богомольный. Легко было узнать в ней обычную обитательницу московского храма, лучше всякого батюшки знающего, как отслужить обедню, переносчицу вестей и изобретательницу диковинных поверий.
Видя, что бабка бредет к калитке, что рядом с крытыми воротами, Данила отъехал от забора. Ссориться с чужой старухой он не желал. Но старуха, видать, еще помнила, что может означать переливчатый свист весенним вечером за оградой расцветающего сада.
Молодцов-вершников было двое, оба с плетками, она — одна, и все же бабка, развернувшись так, чтобы видеть обоих, пошла в решительное наступление.
— Ах вы, сучьи дети, выблядки, нехристи, коркодилы! Я вам покажу, как Марфушку сманивать! Сейчас вон молодцов кликну! Пошли отсюда вон! Пошли вон, говорю!
При этом она так замахнулась клюкой, что Богдан, взяв на себя повод, заставил коня пятиться. Кто ее, старую дуру, разберет — подскочит да и треснет бахмата по морде, и никто ей не указ.
Данила же глядел на бабку, пытаясь понять, что такое с ней связано. Вроде нигде старую склочницу не встречал, никакой Марфушки знать не знал.
Богдан опять свистнул. Свист получился выразительный: давай-ка, товарищ, пока уберемся отсюда, шум нам с тобой ни к чему.
Данила подъехал к Богдану, и вместе они произвели правильное отступление, а бабка-победительница погрозилась клюкой на прощание и скрылась за калиткой.
— Не повезло сегодня Марфушке, будет за ней, бедненькой, строгий надзор, — сказал, усмехаясь, Богдаш. — Ради государева дела и сам бы к той Марфушке в светлицу залез, коли бы доподлинно знал, что с ее двора Бахтияра турнули и собак натравили.
— Вот ведь холера, — буркнул Данила, хмуро глядя на захлопнувшуюся калитку.
— Они все — холеры, брат, только смолоду еще холерного ремесла не знают, но учатся скоро и успешно, — утешил Богдаш. — Да что это с тобой? Всего-то ночь не доспал, а как вареный! Как же быть-то? Ты точно уверен, что из этого переулка Бахтияр выскочил?
— А бес его знает, — огрызнулся Данила.
Богдашка мешал сосредоточиться. А с бабкой было связано нечто важное. С маленькой, вредной бабкой, закутанной в черную шубу, с ее лицом, напоминавшим выложенную на белый плат сушеную грушу, с цепкой, корявой, темнокожей лапой, ухватившейся за клюку…
— Клюкин, — вдруг сказал он. — Точно — Клюкин!
— Кто — Клюкин?
— Купец, который Бахтияра собаками травил. Сам Бахтияр про купца тогда сказал.
— Ишь ты! Вспомнил! Тебе, Данила, много спать вредно. От сна память делается дырявая. А ночку не поспал — все и вспомнилось.
Богдашка не мог обойтись без ехидства. Но сейчас было не до его затей. Данила, даже не посмотрев в его сторону, поехал к перекрестку — искать припозднившегося прохожего, чтобы спросить о дворе купца Клюкина.
Оказалось, это тот самый и есть, где проживает крикливая бабка.
— Давай-ка мы, Данила, тут за углом подождем малость. Там у них живет Марфушка, которую стерегут. Значит, к ней кто-то ходит. Коли девка — через забор, поди, переговариваются, а баба, да еще вдова, — так та и в светлицу может привести. А весна, кровушка играет… И у тебя, поди, играет! — так завершил свое поначалу разумное рассуждение Богдашка.