Стенька уставился на нищих с законной ненавистью. К этому сословию у него теперь был свой счет. Сбили с толку, послали за тридевять земель! Врут беспрестанно! И тем не менее смирил себя — потому что у православного человека есть долг, и это не только исполнения треб касается.
— Бог в помощь, — сказал он, подойдя к паперти. — Старец этой ночью скончался, так вы за него помолитесь, вы уж знаете, как…
— Какой старец? — спросил совсем древний дедушка, чья седая борода уже от возраста пожелтела. Был он одет довольно опрятно для нищего, сидел чинненько, голову держал несколько скособоченно и глядел приветливо.
— Тот старец, что молитву знал. От которой молитвы начальство умягчается.
— И точно помер?
— Точно помер. И там, в подклете, всем на него начхать! — выпалил Стенька. — Вы-то хоть помолитесь, ваш ведь товарищ! Лежит ведь там — и ни образа, ни свечечки жалкой!.. И Псалтирь почитать некому!..
— Ты его имя спросил?
— Не спросил, ну так вы же тут сами знаете, ваш он…
— А зря, — поучительно сказал дедушка. — Старец-то, что молитве учит, — я и есть. А кто в подклете помер — то мне, дитятко, неведомо.
Стенька остолбенел.
С большим скрипом и скрежетом совершалась у него в голове умственная работа. Для чего Федот заманил его на неведомо чей двор? С какой целью выдавал непонятно кого за известного старца? Чего он, сучий сын, страдник, собака бешеная, добивался?!
Стенька был прост душой, но отнюдь не глуп. Седой дедушка разбудил в его душе тревогу. Эта тревога заставила его внезапно обернуться — и он увидел, как к храму быстрым шагом приближаются Федот, Никита Борисович, Демьян Петрович и еще два каких-то мужика, причем одного из них Стенька уже где-то видел.
Они непременно издали заметили, с кем говорит беглый ярыжка, и поняли, что их загадочное надувательство раскрыто.
Их было пятеро, Стенька — один. И потому он отважно кинулся наутек, здраво рассудив, что здоровому человеку не в пример легче вернуться сюда с помощниками и раскопать надувательство, нежели человеку крепко побитому, а то и вовсе убитому.
Местности Стенька не знал. Кидаясь из переулка в переулок, он добежал до реки, и там ему повезло — его окликнули с лодки. Перевозчик здраво рассудил, что может быть полезен спешащему человеку. Стенька позвал его, забежал по колено в воду, забрался в лодку и приказал везти себя не на другой берег, а куда подальше вниз по течению.
Преследователи недолго бежали берегом, потом отстали. Стенька был высажен в совершенно незнакомой местности. Те немногие деньги, что он имел при себе, пришлось отдать лодочнику. Расспрашивая прохожих, он с грехом пополам добрался до Пречистенки и уж собирался бежать в Земский приказ — каяться и рассказывать про свои приключения, но тут стряслась беда — у Стеньки схватило живот. Должно быть, каша, которой он позавтракал, была сварена на прошлой неделе, а он же еще и полил ту кашу начинавшим закисать молоком. Пришлось прятаться в высокий бурьян.
Вылез Стенька из бурьяна бледный, взмокший и почему-то сильно ослабевший. В брюхе крутились и похрюкивали зловредные мелкие беси. Тут ангел-хранитель сжалился и послал телегу, на передке которой сидел сосед, стрелец Ждан Морков. Он ездил к какой-то родне в Хамовники, теперь возвращался и взял страдальца в телегу. Неторопливый шаг кобылы еще больше взбаламутил проклятое брюхо. Наконец Стенька доехал до дому и был неласково встречен женой Натальей, которая уж не знала, что и думать. Но хвороба была написана на Стенькиной роже преогромными буквами, и потому Наталья, затащив мужа в подклет, чтобы до ветру легко мог выбежать, понеслась к подружке Домне Патрикеевой — совещаться, чем болезного отпаивать. Домнушка, многодетная мать, волей-неволей знала всякие травы и коренья. Кроме того, она надоумила Наталью послать своего старшенького, Васю, к отцу, который как раз был в Кремле в карауле, чтобы тот дал знать в Земский приказ о случившейся беде.
Такого рода хвори были делом обычным. Коли человек, привыкший у себя дома питаться скромно и умеренно, попадает на богатую свадьбу, то запихивает в брюхо все, до чего дотянется, и потом дня два уж точно помирает, божась никогда более в рот не брать дынной полосы, арбузной полосы, сахаров-леденцов и сахаров зеренчатых. Даже подьячий может этак опростоволоситься, ежели дьяк, к коему он зван на крестины, вздумает переплюнуть боярина по части всяких заедок.
Наталья Домниных деток любила и пообещала Васеньке купить лакомства — изюму-коринки и фиников. Домнушка, как раз носившая своего пятого, засуетилась, снаряжая сыночка в дорогу, и ненароком схватила со стенки, где у нее висели на гвоздиках пучки целебных трав, какое-то неподходящее зелье. Обнаружилось это часа два спустя — Стеньку еще хуже прошибла хвороба. Пришлось звать бабку-корневщицу.
Бабкина травка, может, и помогла бы, но Стенька, взбодрившись после двух кружек горячего настоя, ощутил зверский голод и пошел в сени и в погреб — промыслить насчет съестного.
Наталья, как всякая хорошая хозяйка, гордилась тем, что многие припасы у нее — свои, не купленные. Огурчики соленые, капустка квашеная, грибочки всех видов, мясо соленое и вяленое они с Домной припасали во множестве. И Наталья уже знала, как обращаться с продовольствием, что начинает портиться. Стеньке же о том не докладывала. Вот и вышло, что он, едва ожив, опять свалился, и опять — через собственную дурость, что бы стоило подождать, пока Наталья вернется от Домны!
Наконец за дело взялась Домнушка. Придя, накричала на Стеньку за то, что жены не жалеет, только и норовит ей новую пакость учинить. Наталья стояла рядом со скорбным видом — хоть сейчас на образ какой-либо великомученицы. В глазах же был самый страшный для мужика упрек: вон, подружка уж пятым тяжела, от тебя же за все годы супружества никакого проку! Кончилось тем, что для Стеньки сварили ячневую кашу на воде, без малейшей капельки масла, и ничего иного не давали, пока не оклемался.
Наконец Стенька просто-напросто сбежал из дому и поплелся в приказ. Он чаял, оказавшись на торгу, разжиться съестным, потому что ячневая каша за три дня ему осточертела.
Деревнин, увидев бледную и измученную Стенькину рожу, сказал «О Господи»! и перекрестился. После чего тут же всучил Стеньке короб со столбцами и велел тащить в Разбойный приказ.
По дороге в Кремль и обратно Стенька тяжко размышлял — говорить или не говорить о своем приключении с молитвой и двумя старцами. Сейчас все были уверены, что брюхо прихватило Стеньку в тот самый день, как случился переполох из-за придуманного пожара. Коли рассказать правду, то получится, что он, Стенька, болтался здоровый и бодрый не по торгу, где ему полагалось бы расхаживать с дубинкой, а неведомо где, встревая в сомнительные приключения. А это чревато батогами.
С другой стороны, ему очень хотелось рассказать Деревнину про обманщиков, Федота с Никитой Борисовичем и Демьяном Петровичем. Какой им прок был рассказывать чужому человеку про какие-то детские ножички с бирюзовыми черенками? И заманивать к неведомому помирающему деду — тоже ведь непонятно, для какой надобности! А потом преследовали, хорошо, перевозчик выручил. Что же такого Стенька видел и понял на том дворе, коли его преследовали?