Купеческая дворня захохотала — до того это все вышло неожиданно.
Две девки-плясицы в летниках и рубахах с рукавами неслыханной длины и ширины, вышли из-за кустов, улыбаясь. Были они в высоких берестяных кокошниках и так нарумянены свекольным соком, что и смотреть было жутковато.
— А хоромного строения — два столба в землю вбито, третьим прикрыто! — продолжал сват, решительно вцепляясь Данилке в руку, чтобы жених не удрал. — Труба еловая, печка сосновая, заслонка не благословенная — гли-ня-на-я!!!
Уж так он это слово выпел — листва на яблоньках шелохнулась, а бабы с девками немедленно заткнули уши.
— Четверо ворот — и все в огород! — звонким юным голосом подсобил переводящему дух товарищу так и оставшийся сидеть на земле скоморох. — А в амбарах пять окороков капустных да десять пудов каменного масла! Да две кошки дойных, да два ворона гончих!..
Тут плясицы зачем-то подошли еще ближе и одна поднесла ко рту ширинку. Величиной та ширинка была мало чем поменьше простыни.
— Да на тех же дворах конюшня, в ней четыре журавля стоялых, один конь гнед, а шерсти на нем нет! — словно вспомнив, заголосил сват. — Передом сечет, а задом волочет! Рогатого скота — петух да курица, а медной посуды — крест да пуговица!
Про коня он выпел, явственно обращаясь к Данилке.
— Перина ежового пуха, разбивают каждое утро в три обуха! — пронзительно подсказал снизу сидящий скоморох. — Два ухвата да четыре поганых ушата! Шуба из кошачьего меху — объели крысы для смеху! Воротник — енот, тот, что лает у ворот! Еще шуба соболья, а другая — сомовья, крыто сосновою корой, кора снимана в Филиппов пост, подымя хвост! Серьги серебряные, позолоченные, медью околоченные!
Дальше он продолжать не мог — да и незачем было, все равно никто бы уж ничего не слышал и не понял.
Купец с купчихой в своих креслицах уж прямо сидеть не могли — чуть ли не рыдали. Девки и бабы, окружавшие купчиху, еще стеснялись громко хохотать — прикрывали рты ширинками. Но вот молодцы, вся мужская челядь, ржали как жеребцы стоялые, хлопая себя по ляжкам.
— А повенчаем мы вас Великим постом, да под Воскресенским мостом, где меня бабушка крестила, на всю зиму в прорубь опустила! — перекрывая хохот, завопил стоящий скоморох. — Лед-то раздался, а я такой чудной и остался!
И бойко захлопал себя по бокам, по груди, даже, задирая ноги, по самым подошвам! И пошел, пошел, частя ногами, пришлепывая ладонями!
— А придут на свадьбу курица да кошка, пономарь Ермошка, лесная лисица да старого попа кобылица! — подсобил сидящий скоморох, да вдруг приподнял над землей зад да и запрыгал лягушкой на одних руках.
Зрители от изумления и смеяться забыли.
— Хозяин, хлебушка! — завизжал, оказавшись у самых купеческих колен, скоморох-лягушка.
— Да будет тебе, будет!.. — Купец утирал кулаком невольные слезы.
Плясавший скоморох резко остановился и погрозил товарищу кулаком.
— Не проси, Филатка! Знаю я, как тут хлебы пекут! — дерзко заявил скоморох. — Сверху подгорели, снизу подопрели, по краям тесто, а в середке пресно! Пирог с начинкой, с телячьей овчинкой, с собачьей требухой — ишь, какой! А жареного у вас — бычьи рога да комарина нога! И варят у вас суп из дванадцати круп, складут две ноги лосины да две лошадины, да две пропадины. Хлебнешь — и ногами лягнешь! Стой, куда?!?
Это относилось к Данилке, который, видя, что о нем вроде бы позабыли, попытался улизнуть. Но парень был схвачен за руку и выброшен вперед, навстречу размалеванным девкам.
Они подтолкнули друг дружку локотками — да и взвизгнули, словно бы отправлялись в полет на саночках с высокой горки.
Тут же скоморох-лягушка, непонятно откуда добыв дудку, сел наземь и переливчато засвистел.
— Я не в Киев пошел, я не в Астрахань пошел, я не пенье ломать, не коренье корчевать, я невесту выбирать! — запела голосистая девка, не давая Данилке дороги, и тут же к ней присоединилась подружка: — Без белил девка бела, без румянцу румяна, то невеста моя!
И пошли они по кругу, поводя плечами, взмахивая рукавами, и такой ширины был этот круг, что веселые девки проплыли прямо впритирочку к возбужденным мужикам и парням, иного мазнув по носу, иному — показав язык…
— Молчите, дуры! — велел им главный скоморох. — Я жениха уговариваю! У меня, свет, в Охотном ряду лавки стоят — по правой стороне это не мои, а по левой вовсе чужие. Был и я купцом, торговал кирпичом и остался ни при чем. Теперь живу день на воде, день на дровах, и камень в головах. А ты, батюшка мой, чем торгуешь?
— А красным товаром, — принимая игру, отвечал Белянин. — Не хочешь ли чего купить?
— У меня и своего товара богато! — подбоченился скоморох. — Три опашня сукна мимозеленого, драно по три напасти локоть, да крашенинные сапоги, да ежовая шапка, да четыреста зерен зеленого жемчугу, да ожерелье пристяжное, в три молота стегано, да восемь перстней железных, каменья в них лалы, из Неглинной брали, телогрея мимокамчатая, кружево берестяное…
И вдруг встал, прислушиваясь.
Опытным ухом он первый уловил тревогу.
— Дёру! — только и приказал.
И тут же его сотоварищи принялись срывать с себя личины, скоморошьи пестрые наряды, девки сдернули берестяные кокошники, под которыми оказался обычный девичий убор — повязки со свисающими концами. Скоморох-кукольник освободился от своего балахона вместе с прицепленными к поясу кукольными головками и ловко все это смотал.
Купеческое семейство вместе с дворней смотрело на стремительные сборы, разинув рты и выпучив глаза.
— Хозяин! — обратился к купцу главный скоморох. — Вели нас вывести огородами, а не то — так спрятать надежно! Это — по наши души!
И тут же всем стали слышны голоса с улицы.
Земские ярыжки, приставы, стрелецкий караул — не менее дюжины мужиков шли вязать скоморошью ватагу.
Ничего удивительного в этом не было — по опросу решеточных сторожей выяснилось, где именно видели скоморохов, да на каком дворе они собирались тешить хозяев. И затея подьячего Деревнина, подсказанная Стенькой, оказалась не пустячной, а очень даже разумной. Скоморохи, знали они что-либо о заказчике медвежьей хари или не знали, были такой добычей, за какую Земский приказ сверху хвалили.
От внезапных и очень решительных голосов Лукьян Романович не то чтобы растерялся, купцу теряться не положено, однако мудрая мысль о том, куда спрятать скоморохов, напрочь из головы взяла да и вылетела.
В общем обалдении один лишь человек не растерялся.
Семейка мгновенно оказался перед Беляниным и спросил коротко:
— Садом уйти можно?
— Садом, садом! — подтвердил купец.
Тогда Семейка схватил за руку одну из девок, а другой рукой хорошенько тряхнул за плечо стоявшего у купеческого кресла приказчика.