— Ничего, еще постоит домишко! — беззаботно отвечал Кузьма. — Я тут все на Елизарки Шевелева вдову поглядываю. Может, посватаю. Тогда к ней переберусь.
Стенька изумился неистребимой страсти Кузьмы к законному браку.
— Так зачем звал-то?
— Проведал я, о чем ты просил. Наталья твоя так со службы шибко домой побежала — и звал, и кричал, насилу догнал, а тебя где-то черти носили.
— Государева служба… — Стенька тяжко вздохнул и буркнул от всей души: — Будь она неладна…
— Я с Ерофеем Жеравкиным говорил про зятя. Плохи у того зятя дела, Степа. Взъелся на него боярин. И это бы еще полбеды — а взъелась на него еще и дворня. И он промеж ними всеми, как меж молотом и наковальней. Меньше ему надо было боярское добро беречь — вот как Ерофей-то сказал. Ключник ведь тоже за всем уследить не может… И все равно бы воровали! А так чуть где что пропадет, сами же дворовые подсылают к комнатным боярыни женщинам сказать — мол, ключник к рукам прибрал!
— Жаль горемыку, — согласился Стенька.
— Выпороли его, Степа, знатно. Жена уж не чает выходить. Ерофей уж так сегодня Бога молил, так Бога за дочку с зятем молил! Меня индо слеза прошибла…
— Да как звать-то зятя, скажешь или нет?
— А тебе на что? — задал очень своевременный вопрос Кузьма.
— А ты как полагаешь — я тебя потому расспрашивал, что мне больше делать нечего? — вопросом же отвечал Стенька. — Ты вспомни, свет, где я служу!
— Опять розыск ведешь? — неожиданно ухмыльнулся звонарь.
Стенька немедленно заподозрил Наталью. Последний его розыск в Стрелецкой слободе был связан с деревянной харей, на которую жена так ловко его навела. Надо полагать, слобода немало посмеялась, и вот Кузьма на то дельце намекает…
— Не сам веду, а меня подьячий Деревнин послал, я по его делу хожу, — соврал Стенька.
— Ну, коли так…
Стенька видел, что звонарь не больно-то хочет называть имя. И даже знал, почему. Он, Кузьма, на единственной ноге прыгал, Стенькину жену догонял, и неужто — бесплатно?
Пришлось лезть в кошель.
— Вот тебе две деньги, больше нет.
И точно — больше не было.
Стенька получал в Земском приказе и жалованье, и кормовые, да и с пустым кошельком мог несколько дней прожить сытно, питаясь дома и, коли пошлют следить за порядком на торгу, от купеческих щедрот. Видя, что иначе от Кузьмы толку не добьешься, он и уплатил последними деньгами за сведения.
— Зовут того ключника Артемка Замочников, а жену, Ерофееву дочь, — Федора. И служит он у боярина Юрия Буйносова, а двор того боярина Буйносова в Китай-городе, подле обители Николы Старого. И он, Артемка-то, человек богобоязненный, так своему подьячему и скажи.
— Скажу непременно, — пообещал Стенька и поспешил откланяться.
Время было позднее — не бежать же в Китай-город!.. Его, земского ярыжку, и на двор-то на боярский не пустят…
Поразмыслив, Стенька решил встать пораньше и отправиться в гости к тому Артемке спозаранку.
Обычно его будила к завтраку Наталья. То есть это ей казалось, что будила. Стенька к тому часу уже не спал, а притворялся — нежился себе под заячьим одеялом и слушал, как жена хлопочет, напевая. Пела Наталья лишь тогда, когда твердо знала, что муж ее не слышит, не хотела устраивать ему лишней радости. А голосок у нее был приятный. Вот Стенька и дорожил этими утренними короткими минутками. И без того в жизни сплошное расстройство, так хоть до завтрака поблаженствовать!
На сей раз он заставил себя вылезть из постели раньше Натальи. Решив, что у мужа живот прихватило, она только буркнула невнятно и отвернулась. А он, пошарив в припасах, отхватил себе от ковриги немалый кус хлеба, присолил, в сенцах разжился большим огурцом и, жуя по дороге, отправился в Китай-город.
И обитель, монастырь Николы Старого, который еще называли Греческим, и боярский двор он отыскал сразу. Время было совсем раннее — только дворовые, занятые уходом за скотиной, уже проснулись и хозяйничали. Стенька слышал за забором голоса, но ворота были заперты, и он ломал голову, как бы заявить о себе.
Место было известное — Никольский крестец. Там стояла особо чтимая в народе часовенка, а в ней горела неугасимая большая свеча. Славилась та свеча тем, что со многих дворов приходили к ней в сумерки помолиться и взять огонька для домашних свеч и ночников. Подошел и Стенька, крестясь и кланяясь.
Очевидно, на сей раз его молитва была угодна Господу — из калитки, что при воротах обители, вышел пожилой статный священник, который Стеньке был по какому-то делу знаком, а с ним — молодой монашек, хотя уж не отрок. Отроков при обителях держать было не велено — всякие непотребства случались… Оставалось только вспомнить имя статного священника.
Стенька поспешил под благословение.
— Ты-то зачем сюда в такую рань забрел? — спросил священник, и тут Стенька вспомнил, кто это таков, — иеромонах Геннадий. У него одного, пожалуй, лишь и была такая густая, широкая, приметная борода, подлинная гордость той обители, где он жил. Еще он славился своей строгостью и уменьем так возвысить голос во славу Божию, что князья — и те склонялись, покорствуя каждому слову.
— По делу хожу, — отвечал Стенька.
С утра еще не так парило, и свой служебный зеленый кафтан с буквами «земля» и «юс» он надел в рукава.
— Дай Господи удачи.
— И тебе, отче. А ты-то в такую рань?..
Иеромонах вздохнул.
— Негоже мне с тобой лясы точить, Степа, там, на боярина Буйносова дворе, человек вроде помирает. Исповедовать и причастить иду.
— Уж не Артемка ли Замочников? — забеспокоился Стенька.
Иеромонах повернулся к юному иноку.
— Раб Божий Артемий, — подтвердил тот.
— Слава те Господи, теперь и я вспомнил.
— Да что же это деется! — воскликнул Стенька. — Человека насмерть запороли!
— Что ты несешь? — сурово спросил отец Геннадий. — Он боярский ключник, который год служит! Кто его насмерть пороть станет?
— Послушай меня, отче, — тихо и убежденно заговорил Стенька. — Тот Артемка кому-то в дворне сильно не угодил, мстят ему! Его и раньше пороли, а теперь… Да нагнись, отче!
Отец Геннадий склонил голову, и Стенька подобрался прямо ему под ухо.
— Сдается мне, что кому-то тот Артемка сильно мешает, и хотят от него избавиться, вот и опорочили его перед боярином. Он-то знает, кто тот зложелатель, а оправдаться, бедный, не может! И как бы не было все это связано с тем делом, по которому я сейчас хожу… Помоги, отче! Коли можно — вели того Артемку в обитель перенести! Не то они ему еще какую-нибудь пакость состроят!
— Уж так за его жизнь боишься?
— Боюсь, отче. Коли ему Господь велел помирать, так он и у вас помрет, а коли можно его спасти — так спаси, отче!