Оказавшись в окопах, московские журналисты сразу принялись за дело. Кармен — живой, подвижный, как ртуть, в репортерской кепочке с пуговицей на темечке и в куртке с многочисленными карманами, обвешанный фото- и киноаппаратурой, феноменально общительный — быстро разговорил нескольких солдат; затем, не жалея пленки, принялся снимать фронтовые будни.
Кольцов действовал более вдумчиво, держался ближе к командирам и больше слушал, нежели сам задавал вопросы, тщательно все записывая в свой маленький блокнот. Нефедов же оказался не у дел и скучал. Он впервые наблюдал наземную войну с ее тошнотворным трупным запахом, окопными вшами, усталыми до отупения, безразличными ко всему липами, и сам себе завидовал: летный труд, хотя тоже тяжел и опасен, но не так удручающе прозаичен. Впрочем, победы в воздухе мало чего стоили сами по себе — без упорства удерживающей фронт — часто в нечеловеческих условиях — пехоты…
После того как журналисты отработали, командир батальона пригласил их отужинать. В рощице, метрах в пятидесяти от передовой позиции, был оборудован блиндаж. Здешние условия по фронтовым меркам можно было назвать вполне комфортными, особенно в сравнении с окопной жизнью рядовых чинов батальона. В полевой квартире комбата даже имелся патефон.
По приказу офицера его ординарец принялся хлопотать над ужином. А миловидная женщина в форме медицинской сестры — видимо, военно-полевая жена хозяина блиндажа — накрывала стол.
Комбат принадлежал к профессиональному военному сословию. Когда-то он командовал батальоном в армии короля Альфонса XIII, а теперь за очень высокое жалованье служил республиканцам.
Возле входа в блиндаж к дереву был привязан великолепный арабский жеребец. Он был оседлан. Пока шли приготовления к ужину, комбат стал рассказывать гостям, что перед ними трофейная лошадь командира табора марокканской кавалерии, убитого во время неудачной для туземной конницы утренней атаки.
— Пока не решил, что с ним делать, — признался офицер. — Лошадь-то больших денег стоит, а я не кавалерист.
Он с гордостью продемонстрировал русским журналистам саблю неприятельского командира в богатых, украшенных драгоценными камнями серебряных ножнах. Взяв в руки клинок, Нефедов сразу обратил внимание, что в нескольких местах его остро заточенное лезвие имело сколы и зазубрины. Судя по этим боевым отметинам, перед смертью погибший марокканец от души порубил саблей по каскам и черепам республиканских солдат.
Внезапно со стороны франкистов начался минометный обстрел. Снаряды с омерзительным воем стали падать и в рощу — поблизости от блиндажа. Лопаясь, они разбрызгивали осколки в радиусе десятков метров вокруг. Журналисты заволновались, и комбат предложил гостям переждать артналет в своем блиндаже. Сам он собрался идти на позицию. Но тут со стороны окопов прибежал солдат. Вид он имел весьма растерянный. Боец что-то взволнованно стал говорить командиру. Бывший вместе с журналистами переводчик вполголоса переводил, и тон его речи становился все тревожней:
— Погиб комиссар, сержанта и лейтенанта тяжело ранило. Первая рота уже побежала. Вторую роту тоже некому удержать — ее командира убило накануне.
Как человек военный, Борис ожидал увидеть, как кадровый офицер без промедления поспешит на позицию, чтобы лично восстановить порядок во вверенном ему подразделении и отразить неприятельскую атаку. Но вместо этого комбат вдруг большими нелепыми прыжками перепуганным зайцем бросился в глубь леса, срывая с себя на бегу знаки различия. За ним тут же устремились сестра милосердия, беглый солдат и ординарец. Немного поразмыслив, примеру земляков последовал и испанский переводчик гостей. Трое русских остались в одиночестве — в чужом лесу, на пути вражеского прорыва. Неожиданное бегство испанского командира на какое-то время повергло их в шок. Первым опомнился Борис:
— Вот что, — обратился он к журналистам, — укройтесь пока подальше в лесу.
— А может, успеем к машине, — неуверенно предложил Кольцов.
Автомобиль стоял на проселочной дороге, петляющей вдоль линии траншей. Ясно было, что, раз республиканская пехота уже побежала, про этот вариант можно забыть. Борис вновь настойчиво предложил корреспондентам быстрее уходить подальше от передовой.
— А как же вы? — спросил Роман Кармен.
— Немного повоюю и сразу обратно, — шутливо пообещал кинооператору Борис, направляясь к нервно мечущемуся от близких разрывов на привязи скакуну.
— Послушайте! Вы же летчик! — осуждающе крикнул Кольцов уже запрыгнувшему в седло Нефедову. — По-моему, на войне каждый должен заниматься своим делом. Глупо проявлять кавалергардский героизм без пользы.
Борис ничего не ответил газетчику, хотя журналист был прав — не его это дело. Но с другой стороны, если тот, кому это положено по чину, сбежал, командование обязан принять любой оказавшийся на месте событий офицер.
Пока Борис верхом преодолевал полсотни метров до передовой, ему попалось десятка три охваченных паникой солдат. Большинство из них уже побросали свои винтовки и выглядели перепуганным стадом. Нефедов стал опасаться, что весь батальон уже поддался панике. Тогда его попытка спасти положение действительно окажется столь же нелепым геройством, как сражение Дон Кихота с ветряными мельницами.
Выскочив на пригорок, всадник не сдержал счастливой улыбки: в змеившейся под копытами его скакуна траншее еще находилось достаточно много бойцов, оставшихся верными присяге. Они вели энергичный огонь по наступающим вражеским пехотным цепям и, судя по всему, не собирались драпать, как многие их товарищи. Набрав в легкие побольше воздуха и выхватив саблю из ножен, Борис заорал:
— За мной, комарадос! Даешь республику, мать вашу, растак!
И тут же, не дожидаясь, пока пехота подхватит его порыв, Борис заставил коня перепрыгнуть через траншею и погнал его по склону холма навстречу неприятелю. За спиной прозвучал чуть запоздавший вой, вырвавшийся из десяток глоток. И трудно было сразу понять, чего в нем больше — гибельного ужаса, гнева или торжества людей, в едином порыве поднявшихся под пули.
От восторга перехватило дыхание, стук копыт несущегося во весь опор скакуна сливался с оглушительным биением собственного сердца. Не дожидаясь пехоты. Борис увлеченно летел навстречу франкистким солдатам. Он видел, как в него целятся и стреляют, но не думал о том, что ведь могут и попасть. В наслаждении лихой кавалерийской атаки молодой романтик начисто забыл про осторожность и осмотрительность летчика-истребителя.
Испугавшись встречной штыковой атаки республиканцев, мятежники начали быстро отходить. Борис на полном скаку догнал нескольких убегающих вражеских солдат, плашмя ударил саблей по плечу одного из них, конем сбил с ног другого и, не оглядываясь, помчался дальше.
Опомнился он, лишь когда оказался один в глубокой балке — во вражеском тылу. В стороне непрерывно стрекотал пулемет, изредка ухали артиллерийские орудия. В складках сильно пересеченной местности отчаянного кавалериста потеряли и свои, и чужие.