— Ах, Федор Алексеевич, Федор Алексеевич. — Ламех медленно расстегнул на груди рубашку. — Ради собственной прихоти против уговора пошел. Какой-то шмакодявке поверил. В засаду меня заманил… Какой-то бдолах требуешь… Ну ничего, сейчас ты получишь свой бдолах…
Резким движением он разорвал шнурок, на котором висел черный бархатный мешочек, и высыпал его содержимое себе на ладонь. Плешаков отшвырнул Верку в сторону и уже сделал шаг по направлению к Ламеху, но тот единым духом проглотил драгоценное зелье и запил его выдохшимся шампанским прямо из бутылки. Затем он сложил два внушительных кукиша и сунул их под нос ошарашенному Плешакову, еще и приговаривая при этом:
— Вот тебе бдолах, Федор Алексеевич! Вот тебе паритетные начала! Вот тебе союз с аггелами!
— Клык, взять его! — завопил президент, обманутый в лучших своих чувствах.
— Фас! Куси!
Кастильский волкодав, обретший наконец имя, стремительно вылетел из алькова и с рычанием прыгнул на Ламеха. Его предки в одиночку брали матерого волка и легко справлялись с пиринейской рысью, повадками своими напоминавшей леопарда. Но рогатый человек, которого нужно было не загрызть, а только хорошенько проучить, ловкостью превосходил рысь, а силой — волка.
Легко увернувшись от первой атаки пса, он отбил вторую креслом, а во время третьей так огрел косматого противника по морде, что тяжелое дубовое сиденье разлетелось на части. Несчастный Клык (оставшийся не только без клыков, но, наверное, и без челюстей) задрал вверх все четыре лапы и поджал хвост. Рычать он не мог, а только жалобно, как щенок, повизгивал.
Плешаков, еще не понявший, с кем имеет дело, схватил со стола нож, которым недавно разделывал жареную курицу (иметь при себе огнестрельное оружие во время переговоров не позволялось), и попытался совершить то, что не удалось верному волкодаву.
Ламех из каких-то своих соображений не стал ни убивать, ни калечить президента. Без особого труда вывернув руку с ножом, он ткнул Плешакова мордой в салатницу, видимо, желая таким способом немного охладить его пыл.
— Поешь, поешь, — ласково приговаривал Ламех, раз за разом опуская голову Плешакова в месиво из огурцов, помидоров и сметаны. — Что ты еще хочешь? Рыбки? Ну на тебе и рыбки!
Президенту пришлось поочередно раздавить лицом фаршированного карпа, ткнуться носом в холодец и лбом расколоть блюдо с маринованными грибками. Потом ему было дозволено ополоснуться в кастрюле с ухой, к счастью, успевшей остыть. В завершение экзекуции на макушку Плешакова была нахлобучена соусница с горчицей, которой предполагалось сдабривать свиные шашлыки, к столу пока еще не поданные.
Именно эти самые шашлыки и стали причиной, внесшей резкий перелом в создавшуюся ситуацию. В тот момент, когда Ламех, держа полуживого Плешакова за шкирку, решал, чем бы это еще попотчевать своего визави, находившийся снаружи и ни о чем не подозревающий охранник (чем-чем, а звукоизоляцией кабинет для переговоров был обеспечен) без предупреждения распахнул дверь, пропуская внутрь поваренка, в руках у которого дымилось с полдюжины шампуров.
Свидетелями позора Плешакова невольно стали не только эти двое, но и много других людей, околачивавшихся в коридоре: небольшая, но хорошо вооруженная свита Ламеха, президентские советники, президентская прислуга, штатные телохранители обеих договаривающихся сторон и даже бывший морской волк, а ныне кастрат-провокатор Колокольцев, срочно доставленный сюда из комендатуры и сейчас метавшийся среди толпы в поисках Альфонса.
Если бы события не повернулись такой стороной, Ламех, столь же хитрый, сколь и жестокий, в конце концов убедил бы Плешакова забыть обиды, расстаться с мыслью о бдолахе и ради общих интересов сохранить статус-кво. (Верку, как нежелательного свидетеля, пришлось бы, конечно, устранить.) Но дела, ставшие достоянием гласности и публичности, имеют свойство развиваться уже по своим, совершенно непредсказуемым законам.
Комната моментально наполнилась народом. Телохранители Плешакова, подобранные по признакам силы, решительности и преданности, а отнюдь не ума, набросились на Ламеха. Аггелы, естественно, вступились за своего вождя. Некоторое время еще сохранялся шанс закончить конфликт миром и полюбовно разойтись, но первый же грохнувший выстрел перечеркнул эту надежду.
Любое массовое побоище — дело кровавое и гнусное, но стократ гнуснее и кровавее массовое побоище в тесном помещении, не позволяющем героям разойтись в полную силу, трусам сбежать, а раненым отползти.
Пороховой дым застил глаза, каждая пуля находила себе жертву, каждый удар кулаком попадал в кого-нибудь, а зубы и ногти в такой толчее оказались не менее действенным оружием, чем ножи и кастеты. Верку спасло только то, что она откатилась к стене и ее накрыл перевернутый стол, за которым еще недавно угощались два верных союзника. И вот парадокс — теперь, когда ей вполне хватало вкусной еды, аппетит совершенно пропал.
Заметив, что Плешаков пробирается к дверям алькова, Верка бросилась ему поперек дороги. Оба упали, и их лица на мгновение сблизились. Плешаков узнал Верку и хотел хорошенько обложить матом, но поперхнулся крутой горчицей, облепившей его усы.
В алькове тоже дрались, но уже не столь истово, как в большой комнате. Верка выбралась в коридор и попыталась вспомнить, какой дорогой ее сюда привели. Вокруг метались люди и свистели пули. Тяжело сопя протопал Альфонс, которого, должно быть, послали за подкреплением. Откуда-то выскочил Колокольцев и, выпучив рачьи глаза, завопил:
— Я вас повсюду ищу! Верные люди передали, что с минуты на минуту начнется бой под Воронками! Срочно посылайте туда своих людей!
— Ты разве не видишь, что творится! — Альфонс отпихнул его локтем. — Дай сначала с этим делом разобраться…
— Запомните, я вас предупредил! Чтоб не искали потом виноватых!
— Да отстань ты… — Альфонс вместе с сопровождавшими его гвардейцами исчез в толпе, охваченной одновременно и азартом боя, и паникой.
— Тьфу! — Колокольцев плюнул в пол. — Вот и работай на вас, сброд сухопутный! Никому ничего не нужно! Нет, у нас на флоте такого бардака не было.
Верка подобрала с пола оброненный кем-то пистолет — горячий от стрельбы и липкий от крови, — машинально проверила, есть ли в магазине патроны, а затем приставила ствол к виску Колокольцева, до этого момента ее не замечавшего.
— Ты такую пословицу: «За стукачом топор гуляет» — знаешь? — поинтересовалась она. — Иуда после предательства хоть повеситься догадался. А у тебя даже на такое совести не хватит. Надеюсь, что этот грех мне не зачтется.
Сразу после выстрела Колокольцев остался стоять на ногах, только голову его мотануло так, что Верке показалось — еще чуть-чуть, и она улетит в другой конец коридора.
Не оглядываясь, Верка побежала куда глаза глядят и скоро заблудилась в этом бедламе. Нужно было срочно сматывать отсюда удочки, но ни к одной из дверей, ведущих наружу, нельзя было подступиться, да и пропускали в них только тех, кто имел удостоверение личности. Стрельба не утихала, хотя уже пронесся слух, что основная часть аггелов спаслась по пожарной лестнице и с боем покинула Талашевск.