– Или есть, – вставил Годунов. – Но более хитрая.
Денис кивнул:
– Допустим. Мне все равно. Я запутался. И вообще, мне было не до Глеба.
– Конечно, – сказал Годунов. – Понимаю.
Он снял очки; выцветшие, чуть слезящиеся глаза над дряблыми нижними веками смотрели сурово, печально.
– Ты не должен был отпускать маму.
Денис сжал кулаки. Всю последнюю неделю он махал кувалдой, и запястья сразу заболели.
– Она ничего со мной не обсуждала. Просто собралась и уехала. Сказала, что хочет жить одна. Я был у ее врача – он только руками развел. Это, мол, стандартная реакция. Она не первая и не вторая, кто перестал принимать цереброн по своей воле. Врач сказал, что хосписы переполнены.
– Ты должен был помочь ей.
– Как? – грубо спросил Денис. – Отправиться в прошлое? Приказать не жрать мякоть?
Годунов отвернулся. «Боится, – подумал молотобоец. – Это ведь не я, а он должен был помочь моей маме. Это он должен был сказать им всем: не жрите концентрат, живите как люди. Знайте меру. Ибо кто знает все, но не знает меры, тот ничего не знает. А он – не помог. Сам не жрал, но других не остановил. И я могу прямо сейчас сказать ему это, бросить в лицо упрек… Но не скажу, не брошу».
– Ты прав, – пробормотал старик, бессмысленно ломая калач; уже подошли к его ногам несколько толстых голубей в ожидании угощения. – Это не ты должен был помогать своей матери. Это я должен был помогать. А я… Прости, сынок. Это мы, старики, все просрали. Сами виноваты.
– Вы не виноваты, – твердо ответил Денис. – Вы жили как могли. И вообще… «Кто виноват?» – это не вопрос. Лучше скажите, что такое семя стебля.
Старый Гарри швырнул птицам крошки.
– Первоплоть, – сказал он. – Праматерь всего живого. Вырастает там, где концентрация живой разумной материи достигает критического значения. То есть в крупных городах. Только в крупнейших мегаполисах и только в определенный момент… Что это за момент – никто не знает.
Денис пинком ноги отогнал голубей и пробормотал:
– «Когда земля пропитается кровью врагов на тридцать локтей».
– Может быть, – тихо сказал Годунов.
– Все равно, я не понимаю. Вы говорили, что существует как минимум полдесятка зародышей. Что у китайцев есть зародыш и у военных есть зародыш… Откуда они взялись? Они где-то найдены? Или клонированы?
– Не знаю, – ответил Годунов. – Возможно, есть и те и другие. Одни найдены, другие выращены искусственно.
– Тогда почему миллиардер Пружинов не клонировал себе такой же зародыш? Или десять зародышей? А прилетел за ним сюда и послал спецназ? Андроида ценой в три миллиона?
Годунов с сожалением повертел в пальцах незажженную сигарету и повторил:
– Не знаю. Скорее всего, клонировать семя не так просто. Нужны деньги, технологии, специалисты. Когда началось искоренение, все частные лаборатории разгромили и сожгли. Попутно выяснилось, что из десяти лабораторий девять занимались не изучением стеблероста, а возгонкой мякоти. Можно предположить, что технология утрачена… В общем, я не знаю.
– Знаете, – сказал Денис. – Вы, Гарри, все знаете. Вы написали «Священную тетрадь», я наизусть ее помню! «Есть нечто, мать стебля и отец его, альфа и омега, начало и конец! Упокоено во прахе, от века и до века, и само есть тайна тайн. Оно ни живо, ни мертво, ибо спит, и сон его глубок. И горе тому, кто потревожит сон его…»
Годунов улыбнулся, как нашкодивший мальчишка, и опять резко помолодел.
– Этого я не писал. Клянусь. Мой текст был совсем короткий, его потом дополняли и переделывали. Нашлись какие-то пророки, апостолы, каждый сочинял свое. Это объяснимо. Даже в Библии есть четыре варианта одной и той же истории, так называемые синоптические Евангелия, плюс существует более десятка Евангелий, не включенных в канон… Да, я что-то написал о семенах… Два или три абзаца. Просто потому, что всякое растение вырастает из семени. И если есть трава – стало быть, есть и семя.
– Значит, все-таки вы первым придумали его. Семя стебля.
Годунов выдохнул и огляделся. Стоящий в дверях тощий официант равнодушно смотрел на его сигарету.
– Давай здесь не будем.
– Будем, – возразил Денис. – Тут не Пип-Сити, тут не следят за каждым вашим чихом. А если и следят – мне, повторяю, плевать. Если зародыши созданы руками человека, а не найдены где-то на Луне, или в Антарктиде, или в африканской пустыне – тогда их незачем изучать. Если это не инопланетная тварь, а всего лишь самоделка, тогда все проще. Тогда их надо замуровать где-нибудь. Навечно. Выкинуть в открытый космос, опустить в жерло вулкана…
– Или активировать, – пробормотал Годунов.
– Нет. Их нельзя активировать.
Годунов пренебрежительно хмыкнул.
– «Можно», «нельзя» – это очень странные слова, дружище. История учит нас, что все запреты рано или поздно нарушаются. Табу не работают. Есть великие тысячелетние табу – например, не есть человечину или не спать с собственной матерью, дочерью или сестрой, – но людоедство и инцест были и будут. Однажды кто-то бросит семя в почву. Завтра или через десять лет. Можешь быть уверен. Его бросят просто из любопытства. Или из корысти. Или чтобы почувствовать себя сверхчеловеком, как этот маньяк Пружинов… Или для того, чтобы изменить мир.
– К черту, – сказал Денис. – Зачем его менять? Он и так сам собой меняется. Вы жили в одном мире, я живу в другом.
Годунов невесело рассмеялся?:
– Интересно. Ты молодой, сильный, умный – ты не хочешь изменить мир?
– Я его меняю, – сказал Денис. – Каждый день. Я ломаю башни. Я учусь в институте. Я люблю свою мать и свою девушку. Если я увижу, что кто-то ведет себя неправильно, – я подхожу и даю по шее. Это мой способ изменить мир. Я – не как вы, не сочиняю книг… Я не такой умный. Я не могу придумать что-то гениальное. Я не художник, не ученый и не изобретатель. Зато в моем присутствии никто не может обидеть слабого. Ударить женщину. Толкнуть старика. Обмануть наивного. Растлить ребенка. Так я меняю мир.
Годунов отодвинул пустую чашку.
– Тогда, – сказал он, – ты должен найти Глеба. Забрать у него семя и замуровать его. Или запустить в космос.
– Я? – переспросил Денис. – Я должен? Нет. Это мне не по силам. Мне казалось, что вы мне поможете, Гарри. Я думал, это вы, умный взрослый человек, заберете у меня семя. И отдадите тем, кто замурует или запустит в космос. А вы мне не помогли. Вы правильно сказали: скорее всего, за мной до сих пор следят. Потихоньку, издалека. Меня схватят сразу же, как только я возьму зародыш в руки…
Годунов помолчал. Теперь это было совсем старое существо. Серое, жалкое, со слезящимися глазами.
– Я искал, – угрюмо произнесло существо. – Я искал надежных людей пять месяцев. С тех пор, как ты исчез из-под Купола. Я прилетел сюда, Денис, не ради твоей матери. Я знал, что рано или поздно она перестанет есть свои таблетки. Она сидела на цереброне двадцать лет, это настоящий подвиг. Таблетки неплохие, они помогают, но жить от таблетки до таблетки – это сущий кошмар. Головные боли, нервные расстройства, депрессии, боль, страх – вот плата за то, чтоб оставаться человеком… Твоя мама, Денис, очень сильная женщина. Она ждала, когда ты вырастешь. И станешь взрослым…