– Ужасно неприятно получилось! Но я постараюсь все уладить...
– Ничего себе неприятно! – ошарашенно произнес я. – Вы, кажется, обещали, что люди здесь необыкновенно деликатны и миролюбивы... А этот безо всякого предупреждения прыгает мне на колени, как кот! Да еще имел наглость вымазать меня губной помадой!
Мне показалось, что по губам Макарова скользнула еле заметная удовлетворенная улыбка. Но он мгновенно подавил ее и озабоченно пояснил:
– Понимаете, это Леон, эстрадная звезда... Всеобщий любимец, эдакий анфан террибль! Если он полезет в бутылку, могут быть серьезные осложнения!
– Вы меня успокаиваете! – упавшим голосом сказал я. – А что это за тип с непрерывно работающим фотоаппаратом?
– Это корреспондент одного специфического издания, – неохотно сказал Макаров. – Не исключено, что скоро вы увидите себя на страницах этого журнала...
– Ничего себе! – ахнул я и опять сел на табурет – у меня подкашивались ноги.
– Я попытаюсь что-нибудь сделать, – не слишком уверенно пообещал Макаров и направился туда, где председатель пытался успокоить растревоженную звезду.
Человек-гора, сообразив, что я не собираюсь бежать, неторопливо отошел от стойки. Я вытер выступивший на лбу пот.
– Вы забыли свой коньяк, – предупредительно сказал кто-то у меня за спиной.
Я обернулся. Бармен кивком показал на бокал, стоявший на стойке. Я махнул рукой.
– Боюсь, что мне нечем расплатиться. А за счет заведения, как я понимаю, меня поить уже не будут...
– Бросьте! – хладнокровно заметил бармен. – Не принимайте близко к сердцу. На вашем месте я вообще послал бы их подальше. Ничего они не сделают. В милиции Леона терпеть не могут.
– Почему он – Леон? – спросил я, опрокидывая в рот содержимое бокала.
– Псевдоним, – пожал плечами бармен. – Обычное дело. В реальности он какой-нибудь Вовчик из Бирюлева, а тут нате вам – Леон.
После коньяка мне стало чуть получше.
– Я бы их послал, – признался я бармену. – Но они нащелкали тут кучу снимков. Если эти кадры увидит мое начальство, у меня будут огромные неприятности. Остается надеяться, что мой коллега как-то уладит это дело.
Бармен пристально посмотрел на меня.
– Извините, – сдержанно сказал он. – Вы – гетеросексуалист?
– Увы! – с кривой ухмылкой сказал я. – Им родился, им и умру!
Молодой человек не принял моего шутливого тона.
– Тогда зачем вы пришли сюда? – осуждающе сказал он. – Такие, как вы, всегда попадают здесь в разные ситуации... Бывают всякие сюрпризы... Вы хорошо знаете своего коллегу? Не очень? Тогда позвольте дать вам совет – держитесь от него подальше. На всякий случай! Хотя, конечно, это ваше дело.
Я поблагодарил за совет и поискал глазами упомянутого коллегу. Макаров шел через зал в мою сторону. Впервые, глядя на его уверенную, полную достоинства физиономию, я испытал ощутимую неприязнь. Конечно, я был далек от того, чтобы обвинять его в случившемся, но настроение мне в его любимом заведении испортили надолго. О таких сюрпризах предупреждать должен был он, а не бармен, вовсе мне посторонний.
Макаров подошел к стойке и деловито сказал:
– Ну, кажется, все в порядке! Претензий к нам нет. Леон не собирается обращаться в милицию...
– И на том спасибо! – буркнул я.
Макаров поднял брови.
– Вы знаете, Володя, он бывает очень скандальным! – заметил он. – Звезда, что поделаешь! Давайте выпьем?
– Нет уж, хватит с меня, – сказал я, слезая с табурета. – Ноги моей здесь больше не будет! А что, кстати, с этим фотографом? Меня не интересует слава!
– С фотографом хуже, – нахмурился Макаров. – Он запросил за пленку двадцать тысяч долларов... В принципе я сам виноват – показал, что слишком в ней заинтересован. Теперь он вряд ли сбавит цену...
– Когда вы предложили зайти сюда что-нибудь выпить, – в сердцах сказал я, – мне и в голову не могло прийти, что эта выпивка обойдется мне в двадцать тысяч! Долларов...
Макаров посмотрел на меня с упреком:
– Володя, неужели вы считаете меня ответственным за то, что с вами произошло? Мне казалось, что вы достаточно взрослый и самостоятельный человек. Получается, что я должен вас каждую минуту опекать? Такая история могла случиться где угодно. Теперь надо думать, как из нее выбраться, а не предъявлять взаимные претензии...
– Да бог с ними, с претензиями, – устало сказал я. – Спасибо, как говорится, за угощение... И до свидания! Я, пожалуй, пойду...
– Постойте! – встревоженно сказал Макаров. – А что же вы думаете делать с фотографиями? Их нужно выкупать! Представляете, если ваши снимки окажутся в журнале!
– Представляю, – сказал я. – Но у меня нет таких денег...
– Значит, их нужно где-то достать! – настаивал Макаров.
– Я подам на фотографа в суд, – заявил я.
– Будет поздно, Володя! – сказал Макаров, глядя мне в глаза.
Я махнул рукой и направился к выходу. Гигантский Аркадий предупредительно распахнул передо мной дверь. Все-таки он был симпатичный человек, только очень большой. Я поднялся по ступенькам и остановился посреди тротуара, не сразу сообразив, в какую сторону мне идти.
Через две минуты меня нагнал Макаров и удержал за рукав.
– Слушай, Володя! – сказал он сумрачно. – Это не дело. Ты на меня обижен. Но я искренне хочу тебе помочь. Хочешь, я дам тебе эти деньги взаймы?
– Ни в коем случае! – отрезал я. – Не могу себе позволить такие траты.
– Но ведь речь может идти о карьере! – сказал Макаров, округляя глаза. – О репутации, черт побери! Подумай хорошенько!
– Уже подумал, – ответил я. – Придется другими способами заботиться о репутации.
Макаров полез в карман и сунул мне в руки визитную карточку.
– Я тебя очень прошу, – серьезно сказал он. – Подумай еще раз. Если передумаешь, звони в любое время. И помни, что время уходит! Завтра может быть поздно.
Я небрежно опустил визитную карточку в карман и, решительно повернувшись, зашагал прочь. На душе у меня было скверно, как никогда.
* * *
Роман Ильич покончил с бритьем и обрызгал лицо обжигающим одеколоном. Теперь его серые, изъеденные рытвинами щеки казались чуть глаже. Расчесав волосы с водой, Роман Ильич принялся одеваться.
За стеной орал включенный на полную мощность телевизор – соседка Лариса смотрела какую-то молодежную программу. Представив себе ее круглое розовое лицо с чуть вздернутым носом, покрытым редкими веснушками, Роман Ильич судорожно стиснул челюсти и зажмурился.
Лариса стала его кошмаром и наваждением. С тех пор как он овладел ею в тот безумный, наполненный отчаянием и вожделением день, в душе Романа Ильича окончательно что-то надломилось, и он потерял остатки уверенности и покоя.