– А чем тут еще заняться целую ночь? Куда уж без разговоров, молчать – только хуже: нервы не казенные, а разговор успокаивает… У нас тут даже курево-то в страшном дефиците, чем же еще пробавляться. Нет, не проморгали мы их.
Боец с Павелецкой прервался, глубоко затянулся презентованной комиссаром папиросой. Язвительная реплика Соленого его ничуть не задела. Костерок, разведенный в обрезанной бочке, да чадящие факелы на ближайших колоннах – вот и все, что освещало мрачную сцену перед баррикадой. Рассказчик сидел на ящике: худощавый, с изможденным от недоедания землистым лицом, волосы взлохмачены, одежда растрепанная и грязная. На вид лет тридцать, но наверняка моложе – лишения старят, жизнь на Павелецкой сложно назвать благополучной, скорее – тягостное существование. Время от времени боец машинально поглаживал лежавший на коленях автомат – ласкал, словно верную жену. Которой, скорее всего, у него никогда не было. Семейные ценности для Павелецкой – бессмысленный набор звуков, здесь люди живут одним днем, не заглядывая в завтра.
Часть слушателей расположилась на расставленных вокруг кострища бетонных блоках и ящиках, использовав вынужденную заминку для законного отдыха после злополучного путешествия на дрезине, едва не окончившегося для всех трагически. Соленый и Каравай тоже пристроились рядом, на корточках – на всех сидячих мест не хватило. Двоих бойцов комиссар отправил караулить эскалатор.
На самом деле электричество здесь имелось, но служило исключительно для защитных целей: в конце длинной платформы у основания лестницы, ведущей на поверхность, к проклятому всеми людскими и нелюдскими богами вокзалу, был воздвигнут блокпост. Учитывая нешуточную опасность, над сооружением потрудились на совесть: основание эскалатора перекрывали мощные ряды из сложенных мешков с песком, дополнительно усиленные железными листами, а поверх них возвышался грозный станковый пулемет, спаренный с прожекторами для освещения уходящих вверх ступеней.
Наученные опытом «общения» с огнестрельным оружием, химеры не так уж часто навещали людей. Но иногда это все же случалось – то ли забывшись, то ли чересчур оголодав, несколько тварей все же спускались поискать легкую добычу внизу. Мало кто из бойцов выжил в эту злополучную смену – их тела, растерзанные прорвавшимися сквозь пулеметный огонь монстрами, остывали в десяти шагах от костра: бойцы комиссара стащили павших в одно место. Химер пока не трогали. Труп одной из них громоздился поверх барьера из мешков с песком, а лапы свисали с двухметровой высоты до самой платформы, уткнувшись когтями в темное вязкое пятно, расползшееся по грязному мрамору. Вторая тварь валялась на платформе метрах в двадцати от блокпоста, а третья – на правом пути, там, где догнивали несколько сцепленных вагонов, раздолбанных и разграбленных еще в незапамятные времена.
Димка стоял в отдалении от всех, притулившись спиной к мраморной колонне и полуприкрыв глаза. Этой ночью Костлявая развлеклась здесь сполна, но разглядывать кровавый бардак, который остался после нее, его как-то не тянуло. В разговор он не вмешивался, думая о своем. Опять задержка. Одна из многих проклятых задержек… Как ни странно, но чувство тоски по Наташе слегка притупилось, как-то огрубело, что ли. Видимо, последняя встряска разрядила скопившееся напряжение, хотя и не уменьшила насущных забот.
– …Наверное, целое семейство всем составом пожаловало, черт их за ногу дери… Хорошо хоть, что бесшумно эти твари передвигаться так и не научились. Разве что когда-нибудь догадаются когти обкромсать… А так мы сразу услышали – «цок» да «цок». Прямо мороз по коже, ни с чем этот звук не спутаешь. Да и ступени не подкачали – так заскрипели, что мертвого разбудить можно, вес-то у «приезжих» немаленький…
Боец, назвавшийся Алексом Матросовым, неторопливо и как-то равнодушно ронял слова на захламленный разной дрянью мрамор платформы. Разве что руки едва заметно дрожали. В глазах стоит пустота и отрешенность, словно рассказывает не о себе и своих товарищах, погибших этой ночью, а пересказывает чужую давнюю историю. Даже не верится, что несколько минут назад этот человек едва не всадил в разведчиков с Автозаводской автоматную очередь, с перепугу вообразив, что вернулась прорвавшаяся в туннель химера. А теперь спокоен, как оловянный солдатик. Димка понимал, что это спокойствие нездоровое – последствие испытанного шока, уже приходилось видеть подобное. Пережитый страх и близость смерти, которую чудом удалось миновать, нередко что-то меняет внутри людей, и бывает, что меняет навсегда. Кому-то удается оправиться и найти силы для дальнейшей борьбы, а случается, что человек, переживший сильное потрясение, начинает бояться собственной тени.
– Я бы им эти когти топором по самое колено, и ручонки бы укоротил по локотки, чтобы неповадно было сюда лазить, – заявил Соленый с таким презрительно-горделивым видом, словно сию минуту готов отправиться на поверхность и разобраться со всеми химерами сразу.
По лицам присутствующих замелькали насмешливые улыбки, реплика сталкера слегка разрядила тягостную атмосферу.
– Это ты сейчас такой храбрый, когда все кончилось, или всегда придурковатый? – поинтересовался один из бойцов комиссара – крепкий бородатый мужик в шапке-ушанке и засаленной телогрейке, вооруженный автоматом.
– Не обращай внимания, – добродушно хмыкнул Каравай. – Хлопец он у нас хороший, только заносит иногда.
– А тебя, Каравай, никто за язык не тянет, – возмутился Соленый, – у самого в шкафу немало скелетов костями гремят!
– Что дальше, Матросов? – комиссар предостерегающе осадил сталкера строгим взглядом – помолчи, мол, и так человеку трудно. Соленый сразу стушевался и даже немного отодвинулся от остальных, поглубже в тень.
– Дальше… – боец глянул в сторону, проверяя, как там дела у его соратников – еще двоих выживших из ночной смены. Обоих обихаживал негр, умело обрабатывая рваные раны медикаментами из санитарной сумки и накладывая повязки. Рядом с ними нетерпеливо крутился пес, словно желая помочь, и видимо, отчаянно завидуя людям, у которых есть такие замечательные, все умеющие руки. – Ванька сразу за пулемет, врубил прожектор, а на лестнице – прямо столпотворение… Мы-то сперва только двоих высветили, да и их хватило, чтобы весь ход перекрыть, сами видите, какие здоровенные. Первого Ванька знатно продырявил, и все равно тварь успела добежать… – Боец кивнул на ряд трупов: – Вон он лежит, Ванька-то. От любой тени шарахался, на каждый пук тревогу поднимал, всех изводил своими нервами… Может, поэтому два года в ночных сменах и продержался, старожил, можно сказать. А все равно чаша скорби и его не миновала. «Приезжий», перед тем как сдохнуть, одним ударом ему шею свернул, и пулемет не помог. А из-за первой твари вторая сиганула, прямо через мешки. Ну, мы ее внизу и приняли в десять стволов. Да только и эта не последняя была…
– Погоди, какие еще десять? – озадаченно перебил рассказчика Каравай. – Смена же у вас из девяти обычно?
– Дык двое не из наших, пришли вечером. У нас время от времени такое бывает: люди или на перегоне припозднятся, мало ли чего там случиться может, или просто замешкаются, не успевают какие-то дела порешать, а решетку в переходе закрывают всегда четко, без исключений. Ну и куда им тогда деваться? Вариантов-то немного. Некоторые до утра в щели забиваются, как крысы, и дрожат, ожидая появления «приезжих», а те, кто посмелее, с нами сидят. Чего ж не посидеть, истории разные послушать, да время скоротать в хорошей компании?