Офицер что-то закричал в мегафон, и, хотя я хорошо расслышала его фразу, я не поняла ни слова. Наставленные на меня автоматы красноречиво свидетельствовали о переводе этой фразы на русский язык. Мне, без всякого сомнения, предлагали подняться на борт. У меня других намерений и не было. Уж лучше – в Иран, чем – на дно.
С катера бросили мне веревку, и с пятой попытки мне удалось за нее схватиться, поскольку волны постоянно сносили меня мимо катера и я не успевала ухватиться за веревку. Но все же мокрый веревочный конец оказался у меня в руках. Я намотала его на правую руку, ухватилась за веревку левой, и солдаты начали меня вытаскивать. Никогда не думала, что это очень неприятное занятие – забираться в катер по веревке при сильном волнении на море. Меня колотило о борт катера, и плечи мои и бедра просто гудели от ударов по металлическому борту. Солдаты подтянули меня повыше над водой и, ухватив за руки, перевалили через борт. Не дав мне даже встать, меня поволокли по палубе в какое-то помещение и довольно грубо бросили на пол.
Я села и принялась распутывать веревку, намотанную на руку. Солдаты молча наблюдали за мной, не спуская с меня глаз и держа под прицелом своих автоматов.
Вошел офицер, которого я видела на палубе, и опять закричал на меня что-то на незнакомом мне языке. Я напрягла свою память, стараясь припомнить, кто же по национальности эти люди и на каком вообще языке говорят в Иране. Но в голову почему-то настойчиво лез Грибоедов с его «Горе от ума», пока я не сообразила, что это подсказка. Ну конечно же – персы! И язык, наверное, персидский. Впрочем, я тут же засомневалась – вот ковры персидские есть точно, а насчет языка я как-то не уверена, может быть, он как-то по-другому называется?
Вопрос для меня был скорее чисто теоретический, поскольку ни персидского, если такой есть и в самом деле, ни какого другого восточного языка я не знала. Мне пришлось однажды провести несколько дней в Афганистане, в горах Гиндукуша, но я за те дни практиковалась скорее в английском, поскольку мы с моими спутниками говорили исключительно на нем, хотя, как позже выяснилось, с одним из них, которого я принимала за французского офицера, вполне можно было разговаривать и по-русски, поскольку он оказался-таки офицером, но не французским, а российским…
Мгновенная догадка мелькнула у меня в голове и напрочь отвлекла от иранского офицера, который приставал ко мне с непонятными совершенно для меня фразами.
«Ну, конечно! – воскликнула я про себя. – Чугунков навел обо мне справки и знает все мои дела лучше меня самой. Ему, без всякого сомнения, известно, что с капитаном ФСБ Поляковым, с мнимым французом Полем, мы продолжили контакт и в Москве… И весьма приятный, надо сказать, контакт… Правда, уезжая после нашего короткого, но бурного романа, телефон свой я ему так и не дала и адрес не сообщила. Я тогда думала – если очень захочет увидеть меня еще раз – сам найдет. Он же в ФСБ работает, для него это будет не сложно. Но, видно, с тех пор такого желания у него не возникло… Тоже – только изображал из себя влюбленного, чтобы покрутить с молоденькой дурочкой из МЧС и расстаться спокойно и навсегда. Воспользовался моментом. Я, что ли, ему была нужна? Только мое тело, и больше ничего… А теперь меня могут подозревать в связях с ФСБ. Господи, да у меня только сексуальная связь с ФСБ была, и больше ничего! И то – всего несколько дней… И Менделееву это скорее всего тоже известно. Чугунков, я думаю, посвятил его в прошлое офицера, который собирается искать агента ФСБ среди первых спасателей. Поэтому Менделеев ко мне так настороженно и отнесся…»
Чувствительный удар прикладом в спину вывел меня из задумчивости.
«Так, – подумала я, – начинаются неприятности. Нельзя сказать, чтобы они вежливо обходились с дамой…»
Судя по жестам офицера, он хотел, чтобы я поднялась на ноги. Я встала. Он вновь что-то сказал мне, и снова я ничего не поняла.
– Айм нот андестенд! – сказала я ему.
При звуках моего голоса офицер посмотрел на меня как-то странно и замолчал. Я недоумевала, что его так поразило. Я представила все происходящее его глазами. Стоит перед ним женщина в облегающем водолазном костюме, молчит, на вопросы не отвечает. Ничего у меня с собой нет, поскольку карманов у моего костюма не имеется, а нож и фонарик я отцепила от пояса еще в «Скате». Поэтому меня, наверное, и не пытаются обыскать… Странное, должно быть, я произвожу впечатление на этих азиатов…
«Постой-ка! – вдруг сообразила я. – А почему я решила, что он догадался, что я – женщина? Ведь в этом костюме меня уже приняли однажды за мужчину! Ну, конечно, его поразил мой совершенно не мужской голос!»
Я медленно подняла руки, не надеясь на вежливость и выдержку стоящих рядом солдат и не желая получить еще один удар прикладом. Подцепив края комбинезона на голове большими пальцами, я стащила с головы прорезиненную ткань и расправила волосы.
Не могу сказать точно, какую реакцию со стороны офицера я ожидала, но только не ту, которая последовала. Его губы скривились в презрительной усмешке, и он что-то сказал своим солдатам. Те засмеялись, очень грубо и тоже презрительно. Я бы даже сказала, не засмеялись, а заржали, как стоялые жеребцы.
Не понимая, что происходит, я сказала офицеру по-русски:
– Я российский офицер. Нас унесло штормом, когда мы поднимали людей с самолета, упавшего в море у Красноводска. Я прошу сообщить обо мне в министерство чрезвычайных ситуаций России.
Мои слова не произвели на него абсолютно никакого впечатления. Он словно забыл обо мне и о чем-то разговаривал с подошедшим к нему вторым офицером, как я поняла, младшим по званию.
Такое невнимание меня начало несколько раздражать. Я ведь не обязана знать языки всех государств, с которыми граничит Россия или бывшие союзные республики, а вот пограничникам не мешало бы понимать хотя бы язык страны, на границе с которой они служат.
Я повторила все то же самое по-английски и опять не добилась никакого внимания к себе. Тогда я очень напрягла свою память и начала повторять опять ту же самую фразу уже по-французски, познания в котором у меня были весьма и весьма плачевные…
Эта попытка закончилась еще одним грубым окриком в мой адрес. Офицер повернулся ко мне спиной и вышел на палубу, бросив что-то двум охранявшим меня солдатам. Один из солдат посмотрел на меня с нескрываемой злостью и что-то произнес свистящим шепотом. Потом сплюнул в мою сторону и тоже вышел на палубу.
Я недоумевала.
«Что вообще происходит? – думала я. – Имею я хоть какое-то право на их внимание к себе? Конечно, имею. Почему же никто не хочет даже смотреть на меня? Или я чего-то просто не понимаю в этих людях? А что я могу не понимать? Люди как люди – обычные мужики, только другой национальности… Что же они к женщине так относятся?.. Я даже сформулировать не могу – как? С презрением, что ли? Чем я могла вызвать их презрение? Я же не предприняла ни одного действия, которое могло бы сформировать такое ко мне отношение. Стою, как дура, в этом комбинезоне, который мне уже надоел до чертиков! Поневоле начнешь мечтать о какой-нибудь чадре, в которую кутаются их бабы!..»