Хиауорд встал.
— Если ты направляешься в Нью-Йорк, я еду с тобой. Остановишься около моего дома, я там кое-что возьму. — Эллис поднялся. Стоял он очень нетвердо и, чтобы не упасть, придерживался рукой за край стола.
Хиауорд изумленно посмотрел на него.
— Не волнуйся, все, что говорил Джулиан, я хорошо помню, — пробормотал Эллис, как бы отвечая на невысказанное возражение Хиауорда. — Но позволь тебе заметить, что я не собираюсь сегодня появиться в вечернем шоу на телевидении, как это делал наш основатель. Я просто хочу посмотреть, поливает ли Дориан цветы, и взять кое-какие вещи. Становится прохладно, а у меня здесь ничего нет.
Хиауорд устремил взгляд в потолок, ища небесной защиты, затем посмотрел на Эллиса.
— Пусть гнев Джулиана падет на твою, а не на мою голову, дражайший страж врат, — произнес он. — И предупреждаю, что насчет тебя я врать не буду. — К удовольствию Труф, он взял свою тарелку, подхватил тарелку Эллиса и понес их на кухню.
"В слаженном ансамбле имени гармонии нового зона произошел маленький раскол", — подумала Труф, когда оба мужчины ушли.
Беседа прошла вполне дружески, юмор был естественным, на за всем этим осталось очень много невысказанного, и Труф хотелось бы знать, что именно не договорили Хиауорд и Эллис.
Лайт тоже собрала свои тарелки и поднялась.
— А ты что собираешься делать? — спросила ее Труф.
— Останусь с тобой, — ответила девушка.
Труф ничего не имела против этого, хотя Лайт ввиду своей неразговорчивости в качестве собеседника и товарища была не очень-то приемлема. Они прошли в библиотеку. Труф села за стол. Лайт высмотрела себе кресло, на которое падал яркий солнечный свет, удобно устроилась в нем, поджала под себя ноги и стала похожа на теплую домашнюю кошечку. Через минуту взгляд ее стал отсутствующим, и, когда Труф окликнула ее, она уже ничего не слышала.
Труф посмотрела в ее широко раскрытые серебристые глаза и удивленно покачала головой. Казалось, что сознание Лайт витало где-то далеко. Труф не стала вторично звать ее. "Пусть бедная девочка побудет одна, возможно, ей удастся забыть все то зло, что причинили ей люди, пытаясь изменить ее".
Труф удивилась, что продолжает относиться к Лайт, как к шаловливому ребенку, тогда как она совсем немногим моложе самой Труф. Сколько ей лет? Она дочь Торна Блэкберна, в этом не может быть никаких сомнений, следовательно, ей никак не меньше двадцати семи. Ведь ее мать Дебора Уинвуд, значит, она родилась не позже тридцатого апреля шестьдесят девятого года. Труф вспомнила о самоубийстве матери Лайт и поежилась. Смерть матери, какое страшное начало жизни ребенка. А что у нее было потом? Темнота и тени.
Но тут в ее жизнь вошел Джулиан. Всякий раз, когда Труф пыталась посмотреть на него как на Наполеона современного преступного мира, в ее памяти немедленно всплывало все то добро, которое он сделал для Лайт, и криминальный образ тут же увядал. Джулиан, конечно, был далеко не ангел, но то, что он сделал для бедной девушки, перевешивало его недостатки с лихвой.
Труф вздохнула и неохотно направилась к ящикам с папками. Дело Торна Блэкберна требовало изучения. В настоящее время это стало для Труф целью жизни, только она уже не могла считать его дьяволом во плоти. Мошенником, жуликом, фарисеем, кем угодно, но не хладнокровным убийцей, каким Труф считала его раньше.
И оттого, что Торн восстал из мертвых, недостатков у него не уменьшилось. Он может сменить облик, но не изменить свою прошлую жизнь. Так думала Труф, в очередной раз приступая к жизнеописанию Блэкберна.
Она начала читать письма, собранные и аккуратно, в хронологическом порядке разложенные Джулианом. Как оказалось, переписку Торн вел весьма обширную, причем не печатал письма, а только писал от руки. Почерк у него в ранних письмах — а Труф читала сейчас переписку 1959 года, — был очень плохой, неразборчивый. Разобрать некоторые письма было порой почти невозможно. К тому же и сам текст не слишком отличался от почерка. Вот какие проклятия посылал Торн из Нового Орлеана в адрес "туристического варианта" вуду и его исполнителей:
"Иногда мне так хочется открыть врата смерти и вызвать в этот падший мир Мари Лаво. Но одного я боюсь, что не эти обожравшиеся кукурузными хлопьями «втиралы» отшатнутся от королевы ведьм, а она сама затрясется от страха, увидев этих подонков. С тех пор, как я был здесь в последний раз, тут столько переменилось…"
Дальше Торн писал о том, что, когда он приезжал в Новый Орлеан раньше, город все еще продолжал находиться под французским влиянием. Сейчас же все неприятно переменилось. Письмо заканчивалось довольно вежливой, но настойчивой просьбой прислать денег. Был и постскриптум, написанный по-гречески.
Не мудрствуя лукаво, Труф взялась за перевод.
— "То не мертво, что может вечно лгать", — бормотала она. — А дальше-то что? Ага. "И с чем-то что-то, даже смерть может умереть". Ничего себе. Ай да я, — восторженно оценила свои переводческие попытки Труф.
В 1959 году Блэкберн находился под очевидным влиянием магического искусства Говарда Лавкрафта, Жозефа Бальзамо и, несомненно, графа Калиостро, ведь Блэкберн утверждал, что ему уже более ста лет.
— А папа мой — вампир Лестат, — произнесла Труф едким тоном.
С течением времени письма становились все длиннее и длиннее. Лучше становился и почерк Торна. Труф внимательно читала написанные ровные строки детальных объяснений и описаний оккультных теорий, которые она совсем не понимала. Одно было ей ясно вполне, и это она усвоила с первых писем Блэкберна — между миром богов и миром людей есть некие врата, и открыть их можно с помощью магии.
Позже в письмах стал появляться новый титул Блэкберна, он начал называть себя "старой кровью", потомком сидхе, будто бы он избран богами еще раз попробовать открыть заветные врата. Очень часто в своих письмах Торн упоминал войну. Сначала Труф подумала, что он имеет в виду Вьетнам, но после убедилась, что Торн говорит о второй мировой войне.
Если Торну в момент смерти было лет тридцать, тогда выходило, что родился он где-то году в тридцать девятом и детство у него прошло в войну. Однако в письмах ссылки на его детство были не только очень туманны и расплывчаты, но и редки, как, например, вот эта:
"…уже в самом начале войны всем тем, кто чувствовал пульсацию высшего порядка, стало ясно — мы приближаемся к концу эры. Кроули полагал, что установление нового зона завещано в 1904 году, но он не понял Айвасса. Он был просто провозвестником, который взывал: "В пустыне проложите путь!"
"К счастью, великий зверь уже умер, — подумала Труф, глядя на дату. — Он бы не пережил такого понижения в должности. Потерять лавры Люцифера и опуститься до простого Иоанна Предтечи, вот так лишают людей земной славы". Но Кроули умер в 1947 году, то есть если его подпись на подаренной книге подлинна, то, значит, Торн знал его, еще будучи ребенком.