Губы его снова изогнулись, но в улыбке не было никакой веселости.
— Так что же ты хочешь сказать?
— Я хочу знать: ты именно так приобрел все свое состояние? — Оттуда или нет взялись ее пятнадцать тысяч фунтов? Из этих ли денег оплатил он долги ее брата и купил Эшбери-Холл? — Ты до сих пор продолжаешь заниматься подделками?
— Можешь спать спокойно, синичка. Мы получили небольшой доход на подделках, но основное состояние построили на судоходстве. Я не продавал подделок уже больше десяти лет.
О, слава Богу!
— Почему ты остановился?
— Мы вели себя осторожно, однако риск был. Так что, когда скопили достаточно денег, чтобы вложить в другие дела, перестали рисковать. Проще простого.
Аделаида вдруг обратила внимание, что вцепилась в складки занавески, и приказала себе отпустить их.
— Ты так беззастенчиво говоришь об этом.
— Почему бы нет? Я не жалею о своих поступках. — Какое-то мгновение Коннор всматривался в ее лицо, затем выпрямился и направился к ней. — Я не собираюсь ради тебя разыгрывать кающегося грешника. Я не был бы теперь законопослушным деловым человеком, если б не получил в свое время доходов от преступления. Я делал все возможное, чтобы обеспечить себе состояние.
Аделаида не была уверена, что соглашается с его оценками, но он не дал ей возможности высказаться так или иначе. Он остановился в каких-то дюймах от нее, нависая своим крупным телом над ее стройной фигурой.
— Напоминаю, что это теперь и твое состояние, — произнес он и провел пальцем по кайме, обрамлявшей вырез ее платья. Платье было новым, дорогим и купленным на деньги Коннора. — Не хочешь ли теперь выбросить его, узнав неприятную правду о его происхождении? — Он коснулся тыльной стороной ладони ее ключицы, сопровождая этот жест холодной насмешливой улыбкой. — Что скажете, миссис Брайс? Может, отдадим все это на благотворительные цели в качестве покаяния? Или вы, может быть, согласитесь, стиснув зубы, стерпеть еще какое-то время мои неблаговидные доходы?
Аделаида с любопытством вглядывалась в его лицо. С каждой очередной секундой, с каждой новой фразой он становился все циничнее, слова — более презрительными. Коннор добивался ее гнева, вдруг осознала она. Он хотел, чтобы она объявила его безнадежным негодяем и опустила руки в отчаянии. И Аделаида могла так сделать, если бы минутой раньше не различила страх в его голосе.
Глядя ему в глаза, она положила руку на его ладонь, удерживая ее на месте.
— Могу я поинтересоваться, почему ты так стараешься оскорбить меня?
— Просто напоминаю тебе, за кого ты вышла замуж.
— Я знаю, за кого вышла. Десять минут назад я видела, как ты вытирал слезы со щек маленького мальчика.
— Ты видишь меня таким? — устало спросил Коннор.
— Это одна твоя сторона.
Он вытащил руку из-под ее пальцев.
— И эта сторона меня тебе нравится.
— Она нравится мне больше другой.
Он взял ее за подбородок и впился пронзительным взглядом в ее глаза.
— Я не стыжусь ни одной моей стороны... и ни одного из своих поступков.
— Я это вижу.
В голосе Коннора не было ни намека на раскаяние, ни йоты сожаления, но страх присутствовал.
И тут до нее дошло, что он боялся не собственного суда... а ее осуждения. Аделаида вспомнила, что он сказал ей в первый вечер, когда они встретились и она призналась, что готова выйти замуж за человека ради его богатства.
— Возможно, позорно то, что у тебя не было выбора, — тихо сказала она и подождала, пока гнев и горечь ушли из его глаз, а судорожно сжатые пальцы расслабились. Но потом, не будучи такой щедрой, чтобы отпустить ему все грехи, добавила: — В Бостоне.
Коннор растерянно моргнул и отпустил ее.
— В Бо... Прошу прощения?..
— Ты должен стыдиться того, что проделал в доме миссис Кресс.
Удивление и первый проблеск юмора осветили его лицо.
— Значит, мои проступки вполне приемлемы, пока не касаются тебя и твоих близких?
Аделаида притворилась, что обдумывает вопрос.
— Да, я так считаю.
Искренне забавляясь, он провел рукой по подбородку.
— Ну и ну, миссис Брайс! Как эгоистично с вашей стороны! Я не думал, что вы на это способны.
— У всех у нас есть разные стороны, — мягко откликнулась она.
Шутливость медленно ушла из его глаз. Взгляд перешел с нее куда-то вдаль. После долгой паузы он прошептал:
— Полагаю, у всех.
Аделаиде бы больше понравилось, если бы он улыбнулся, но и эта задумчивость была лучше недавнего его настроения. Пока и этого было достаточно.
Считая, что ему сейчас захочется побыть наедине со своими мыслями, она провела рукой по его предплечью и отступила на шаг.
— Так я увижу тебя нынче за обедом?
Коннор ответил кратким кивком, не глядя на нее, и она повернулась к двери. Она уже переступила порог, когда в спину ей прозвучало:
— Однажды мой отец поймал на своей земле браконьера.
Аделаида медленно обернулась и увидела, что он, застыв, как статуя, на прежнем месте, уставился в ковер.
— Мне было двенадцать лет. Почти тринадцать, — продолжал Коннор. — Он передал этого человека в руки магистрата, который приговорил того к двум годам тюрьмы... по просьбе отца.
Она вернулась в комнату и закрыла за собой дверь.
— По-моему, это слишком сурово.
— Отец мог приказать застрелить его. Однако он считал себя человеком сострадательным. — Коннор наконец пошевелился, но всего лишь перевел взгляд на окно. — Я помню... Он усадил меня в библиотеке и объяснил, что в жизни есть место милосердию, но не попустительству. Он рассказал мне, что проявить отсутствие моральных принципов является признаком слабости ума. Воров вроде этого браконьера следует пожалеть за их неразумие, но не баловать, чтобы они не перестали понимать смысл наказания и не вернулись к своим позорным действиям.
— Он был не прав, — тихо проговорила Аделаида.
— Верно, и к тому же он был лицемером: ведь его собственную жизнь никак нельзя назвать добродетельной. — Он замолчал надолго, а потом повернулся и посмотрел на нее. — Я любил моего отца.
«И наверняка запомнил каждое слово его лекции», — подумала Аделаида, и сердце ее перевернулось от жалости. Даже после того, как он узнал, что в этих словах нет правды, они обладали достаточной силой, чтобы превратить каждый кусок краденого хлеба в жалкие опилки, и наполняли горечью каждую удачную незаконную авантюру.
Она сочувствовала ему с болью в сердце, не в силах представить себе, каково это было выбирать между страхом голода и страхом опозорить память любимого отца. Ей хотелось найти слова, чтобы убедить его, что отец гордился бы им нынешним. Но такие слова не находились, и ей отчаянно захотелось вернуться в прошлое и высказать барону все, что она о нем думает.